Карьера Никодима Дызмы
Шрифт:
— Ерунда! Жаль только… салата и тарелочки. Вареда снова расхохотался.
— Шутить изволите! Я вижу, вы остряк, пан Дызма! Ваше здоровье! Знаете что, — добавил он, ставя рюмку на поднос, — ведь это превосходная шутка: Терковский — ерунда, жаль салата!
Полковник был в восторге и хохотал не переставая. Вместе с ним смеялся и Дызма с бутербродом во рту, хоть и не мог сообразить, что, собственно, так радует полковника.
Вареда угостил Дызму папиросой, и оба отошли к окну. Едва закурили, к ним стремительной походкой приблизился невысокий светловолосый,
— Вацек! — крикнул он. — Дай-ка папиросу. Забыл свои.
Полковник вновь вынул серебряный портсигар.
— Прошу. Позволь представить тебе: пан Дызма! Пан министр Яшунский!
Дызма весь съежился: никогда в жизни он не видел министра. Когда в Лыскове в почтовой конторе говорили о министре, то в этом слове было что-то нереальное, отвлеченное, что-то бесконечно далекое и недосягаемое… Благоговейно пожал он протянутую руку.
— Вообрази только, — заговорил полковник, — у пана Дызмы был сейчас инцидент с этим болваном Терковским.
— Ах! Это вы? Что ты говоришь! — оживился министр. — Слыхал, слыхал. Ну-ну!
— Мало того, заметь себе, — продолжал полковник, — когда я поздравил пана Дызму, он мне на это: «Терковский — ерунда, салата жалко!» Представь себе: салата!
Оба расхохотались, и Дызма невольно стал им вторить. Внезапно министр замолк и многозначительно заметил:
— Участь самонадеянных людей. Лезет напропалую, скотина, пока его не пошлют к чертовой матери, и тут оказывается, он не стоит и…
— Салата! — подхватил полковник Вареда.
Все опять расхохотались, а министр, взяв Дызму под руку, весело сказал:
— Во всяком случае, пан Дызма, искренне поздравляю вас. Искренне. Если б в нашей стране было побольше таких людей, как вы, которые никому потачки не дают, мы занимали бы иное положение. Нам нужны люди сильные.
Подошли несколько мужчин, и завязался общий разговор.
Дызма успокоился. Под влиянием сытости и выпитого коньяка нервное напряжение улеглось. Сначала ему казалось, что его принимают за кого-то другого, может быть его однофамильца, — кто знает, а вдруг здесь, в Варшаве, есть у него какой-нибудь родственник? Однако потом пришел к выводу, что просто все считают его своим потому, что он выругал какого-то Терковского. Кто этот Терковский? Тоже, конечно, какая-нибудь шишка.
Все взвесив, Дызма решил, что самое лучшее — как можно скорее смыться. Особенное беспокойство внушал ему стоявший в отдалении пожилой господин, который внимательно наблюдал за ним. Он даже делал кое-какие маневры, чтобы заглянуть Дызме в лицо.
«Вот дьявол! Что этому старому хрену нужно?»
И вскоре он получил ответ. Пожилой господин остановил проходившего мимо кельнера и, кивнув головой на Дызму, шепнул ему что-то. Кельнер поклонился и подошел к Дызме.
— Вас просят на минуточку.
Выхода не было. О бегстве не могло быть и речи. Никодим хмуро глянул на старичка и двинулся вперед. Но тот заулыбался и торопливо зашепелявил:
— Тысячу раз простите, если не ошибаюсь, я имел честь познакомиться с вами в прошлом году, на съезде промышленников в Кракове. Не помните? В апреле… Леон Куницкий…
Маленькая нервная рука настойчиво потянулась к Дызме.
— Леон Куницкий!
— Никодим Дызма! Вы ошибаетесь: я в Кракове никогда не был. Вы, наверно, меня с кем-то спутали.
Старичок стал извиняться, оправдываться и так быстро затараторил, что Дызма едва мог понять его.
— Да, да, разумеется, старики видят худо… Рассеянность, прошу прощения, но все равно, очень рад. Знакомых у меня здесь почти нет. Досадно, не с кем даже словом перемолвиться. А ведь мне надо решить сейчас одно дело, вот и попросил приятеля достать пригласительный билет, да разве сам справишься… Я, было, обрадовался, — неугомонно тараторил старик, — да, обрадовался, когда встретил вас и увидел, что вы в близких отношениях с министром земледелия. Я решил: знакомый… окажет услугу и представит пану министру Яшунскому. Но тысячу, тысячу извинений!
— Не за что.
— О нет, нет, я оторвал вас от приятной беседы с паном министром, но, видите ли, я провинциал, у нас в деревне все попросту, без церемоний.
«Ишь понесло», — подумал Дызма.
— Тысячу раз извините, — не унимался Куницкий. — А что бы вам стоило оказать старику услугу?
— Какую услугу? — удивился Дызма.
— Ах, я не навязываюсь, но если бы вы, пан Дызма, соблаговолили, скажем, представить меня пану министру, то он видел бы во мне знакомого своего друга…
— Друга? — откровенно изумился Дызма.
— Хе-хе-хе!.. Не отпирайтесь, почтеннейший: я своими ушами слышал ваш разговор с паном министром. Хоть я стар и подслеповат, но слух у меня отличный. Уж ручаюсь, если вы представите меня… Скажете, например, пану министру: «Дорогой пан министр, разрешите представить вам моего хорошего знакомого Леона Куницкого…» — о, это будет совсем иное дело!..
— Что вы, пан Куницкий… — запротестовал Дызма.
— Не навязываюсь, не навязываюсь… хе-хе-хе!.. Но был бы вам чрезвычайно признателен. Что вам это стоит?
Открылись двери в соседний зал. Гости зашевелились и сгрудились у входа. Проходя мимо Дызмы, министр Яшунский улыбнулся и сказал своим спутникам:
— Герой сегодняшнего вечера.
Подтолкнув Дызму, Куницкий изогнулся в поклоне. Дызма машинально выпалил:
— Позвольте представить вам папа Куницкого, моего старого знакомого.
Лицо министра выразило удивление. Не успел он рта открыть, как Кунацкий стал трясти ему руку и разразился нескончаемой тирадой: он, дескать, счастлив познакомиться с таким замечательным государственным деятелем, которому отечество, и, в частности, земледелие, а тем более лесоводство, обязано многим; он всю жизнь, дескать, будет помнить эту минуту, ибо сам он как землевладелец и лесопромышленник может оценить заслуги в этой области; однако, увы, не все подчиненные пана министра способны понять его великие руководящие идеи, и, тем не менее, этого можно достичь; к тому же он, Куницкий, неоплатный должник любезного пана Дызмы, который соблаговолил его представить пану министру.