Карфаген смеется
Шрифт:
Некоторое время мы вели светскую беседу, и все наши реплики звучали несколько натянуто. К тому времени, когда принесли мою еду, я уже хотел спросить Джимми, что не в порядке. Неужели он чувствует себя настолько виноватым из–за того, что до сих пор не смог мне вернуть пятьсот долларов? Доев свиную отбивную, он аккуратно положил нож и вилку на тарелку, вздохнул, а потом посмотрел на меня светлыми серыми глазами.
— Макс, я явился как друг и хочу тебя малость вразумить.
Он говорил совсем не так, как раньше: резче и как будто спокойнее — примерно как Сантуччи. Он использовал сленг, на котором раньше беседовал с Люциусом Мортимером. Теперь я мог лучше понимать его — прежде всего из–за близких отношений с проститутками, которые тоже говорили на этом диалекте. Я понял суть его первой фразы, но понятия не имел, что Джимми хотел сказать.
— Этот Роффи… — Рембрандт сделал паузу. — Он спятил и готов как следует врезать. Он думает, что ты — жульман. Именно поэтому я здесь. Чтобы ты все просек.
— Мистер Гилпин сказал, что мистер Роффи очень беспокоится.
— Он с ума сходит. Он сказал мне, что ты его подставил. От твоей налички зависит спасение проекта аэропорта. Что произошло, Макс? Ты собираешься сбежать? Ты думаешь, что они — просто парочка кидал, или что?
— Конечно, я им доверяю. Я сделал все, что мог, лишь бы получить деньги. Я ужасно беспокоюсь из–за этого, Джимми. Мистер Гилпин сказал мне, что мистер Роффи подумывает о самоубийстве.
— Скажем так: сейчас он немного не в себе, Макс. Похоже, Роффи достаточно разозлился и может в любой момент накапать.
— На кого?
— На тебя. Он говорит, что сдаст тебя полицейским. Может, натравит газетчиков. Расскажет, почему ты поспешно уехал из Франции. У него есть на тебя кое–что, приятель. Он всю твою карьеру знает.
Я удивленно уставился на Джимми:
— Как он мог узнать? Джимми, я настаиваю…
— Должно быть, кто–то подкинул ему информацию. Или он раскопал то же, что и я.
Я почувствовал себя совсем дурно. Я отодвинул свою тарелку.
— Ты знаешь, что эти обвинения совершенно ложны! Я объяснил это, когда мы впервые встретились в Нью–Йорке. И ты мне поверил!
— Для Роффи это не важно, по крайней мере теперь. Подумай о своих делах, Макс. Жулик и самозванец? Для властей этого достаточно. Тебя депортируют во Францию. И наверняка посадят в каталажку.
Я слабеющей рукой подал знак официанту, и тот унес мою тарелку. Я попросил стакан воды. Меня всего трясло. На сей раз я не мог справиться с дрожью.
— У него есть моя долговая расписка, Джимми.
— И что?..
Я наклонил к нему голову и многозначительно прошептал:
— Ты знаешь, что обвинения были ложными!
— Да, это обман. Но такие обвинения могут прилипнуть. Ты в это веришь — иначе тебя бы здесь не было. Они обвинят тебя, Макс, если ты не заплатишь свою треть. Что это для тебя? Сто пятьдесят несчастных кусков? Успокой их как можно быстрее. Рассчитайся с Роффи и Гилпином. Ты скоро все получишь обратно. Ты же не захочешь смотреть, как твои друзья идут на дно. По крайней мере, послушай моего совета. Я должен был это сказать. Роффи уже спятил, он способен на все. Если он не остынет, готов поклясться, что тебе не уехать из Мемфиса иначе как в ящике со льдом.
— Он убьет меня?
— Может, не сам Роффи. Но у него есть друзья, которые не слишком разборчивы.
Я поверил ему. Я уже вспотел. От внезапно нахлынувшего ужаса я едва мог перевести дыхание. Да, я был со смертью на «ты», но от того легче не становилось. Казалось, что–то сильно сдавило мне грудь.
— Разве ты не можешь поговорить с ним? Сказать, что я прилагаю все усилия?
— Макс, просто отдай Роффи его комиссионные. Что с того, если он и впрямь надувает тебя? Это лишь маленький кусочек твоего пирога. В газетах писали, что ты прихватил двадцать миллионов. Там всегда пишут ерунду, я знаю. Я скорее готов считать, что ты взял десять. Ты можешь себе позволить такие расходы.
— Джимми, я говорил тебе, что газеты врали! — К тому времени я весь покрылся потом.
— Так что, пять?
— Я ничего не крал. Я приехал в Нью–Йорк почти без гроша. Я жил за счет Роффи и Гилпина. В Нью–Йорке я продал кое–какие драгоценности, но теперь у меня нет ни цента!
С шепота я перешел почти на крик. Потом я попытался вновь понизить голос. Он стал совсем хриплым. По крайней мере, хоть кому–то я рассказал всю правду. Я почувствовал, как тяжкий груз падает с моих плеч. Но на его месте оказалось новое бремя, и я полностью перестал себя контролировать.
— Патент в Вашингтоне ушел за гроши. Вот как я смог ссудить тебе пять сотен. Если бы я сказал им, что сижу на мели, они бы мне не поверили. Ты же сам мне советовал: делай вид, что ты богат, — и только тогда люди начнут относиться к тебе серьезно — неважно, насколько хороши твои идеи. Я послушал твоего совета, Джимми!
Лицо Рембрандта стало совсем белым. Он закурил сигарету и настороженно посмотрел на меня:
— Макс, какая–то снежная буря просто… Откуда мне знать, что это не бред?
— Кокаин на меня так не действует.
— Ты хочешь сказать, что по–настоящему невиновен? Лягушатники действительно подставили тебя? Ты чист как слеза?
Я кивнул:
— Раньше ты мне верил.
— И ты не сможешь раздобыть даже пару сотен долларов?
— Ну, разве что если заложу свою одежду.
Джимми шепотом выругался.
— Но во всех чертовых газетах писали, что ты крупный жулик, Макс. Мошенник столетия! — Он посмотрел на меня как удивленный ребенок. — Господи Иисусе!
Неожиданно я почувствовал себя виноватым:
— Наверное, кто–то и получил деньги. Но это был не я.
Скептически поморщившись, он выдохнул дым:
— Выходит, ты чертово трепло! Подстава! Сбежал из страны, так и не поняв, что случилось. Здорово! Так, похоже, мы теперь выглядим как настоящие болваны! — Он покачал головой. — Значит, Рождества не будет, — добавил он, как будто обращаясь ко всему ресторану.
— Ты не прав, если ты думаешь, что Коля предал меня. Я подозреваю де Гриона. Мой друг — князь королевской крови. Он спас меня, Джимми. Он спас бы меня и теперь, если бы мог. У меня нет его нового адреса. Однако друг из Италии…