Карлик Нос (с илл.)

Гауф Вильгельм

– Доброе утро, Урбан, – сказал он. – У меня к вам большая просьба: будьте добры, позвольте мне посмотреться в ваше зеркало.

– Сделайте одолжение. Вон оно стоит в левом простенке! – крикнул Урбан и громко расхохотался. – Полюбуйтесь, полюбуйтесь на себя, вы ведь настоящий красавчик – тоненький, стройный, шея лебединая, руки словно у королевы, а носик курносенький, – лучше нет на свете! Вы, конечно, немножко им щеголяете, ну да всё равно, посмотрите на себя. Пусть не говорят, что я из зависти не позволил вам посмотреться в моё зеркало.

Посетители, которые пришли к Урбану бриться

и стричься, оглушительно хохотали, слушая его шутки. Якоб подошёл к зеркалу и невольно отшатнулся. Слёзы выступили у него на глазах. Неужели это он, этот уродливый карлик! Глаза у него стали маленькие, как у свиньи, огромный нос свешивался ниже подбородка, а шеи как будто и совсем не было. Голова глубоко ушла в плечи, и он почти совсем не мог её повернуть. А ростом он был такой же, как семь лет назад, – совсем маленький. Другие мальчишки за эти годы выросли вверх, а Якоб рос в ширину. Спина и грудь у него были широкие-преширокие, и он был похож на большой, плотно набитый мешок. Тоненькие коротенькие ножки едва несли его тяжёлое тело. А руки с крючковатыми пальцами были, наоборот, длинные, как у взрослого мужчины, и свисали почти до земли. Таков был теперь бедняга Якоб.

«Да, – подумал он, глубоко вздыхая, – немудрено, что ты не узнала своего сына, матушка! Не таков он был раньше, когда ты любила похвастать им перед соседками!» Ему вспомнилось, как старуха подошла в то утро к его матери. Всё, над чем он тогда смеялся – и длинный нос, и безобразные пальцы, – получил он от старухи за свои насмешки. А шею она у него отняла, как обещала…

– Ну что, вдоволь насмотрелись на себя, мой красавчик? – спросил со смехом Урбан, подходя к зеркалу и оглядывая Якоба с головы до ног. – Честное слово, такого смешного карлика и во сне не увидишь. Знаете, малыш, я хочу вам предложить одно дело. В моей цирюльне бывает порядочно народу, но не так много, как раньше.

А всё потому, что мой сосед, цирюльник Шаум, раздобыл себе где-то великана, который переманивает к нему посетителей. Ну, стать великаном, вообще говоря, уж не так хитро, а вот таким крошкой, как вы, – это другое дело. Поступайте ко мне на службу, малыш. И жильё, и пищу, и одежду – всё от меня будете получать, а работы-то всего – стоять у дверей цирюльни и зазывать народ. Да, пожалуй, ещё взбивать мыльную пену и подавать полотенце. И наверняка вам скажу, мы оба останемся в выгоде: у меня будет больше посетителей, чем у Шаума с его великаном, а вам каждый ещё на чаёк даст.

Якоб в душе очень обиделся – как это ему предлагают быть приманкой в цирюльне! – но что поделаешь, пришлось стерпеть это оскорбление. Он спокойно ответил, что слишком занят и не может взяться за такую работу, и ушёл.

Хотя тело у Якоба было изуродовано, голова работала хорошо, как прежде. Он почувствовал, что за эти семь лет сделался совсем взрослым.

«Не то беда, что я стал уродом, – размышлял он, идя по улице. – Обидно, что и отец, и мать прогнали меня прочь, как собаку. Попробую ещё раз поговорить

с матерью. Может быть, она меня всё-таки узнает».

Он снова отправился на рынок и, подойдя к Ханне, попросил её спокойно выслушать, что он хочет ей сказать. Он напомнил ей, как его увела старуха, перечислил всё, что случилось с ним в детстве, и рассказал, что семь лет прожил у колдуньи, которая превратила его сначала в белку, а потом в карлика за то, что он над ней посмеялся.

Ханна не знала, что ей и думать. Всё, что говорил карлик про своё детство, было правильно, но чтобы он семь лет был белкой, этому она поверить не могла.

– Это невозможно! – воскликнула она.

Наконец Ханна решила посоветоваться с мужем.

Она собрала свои корзины и предложила Якобу пойти вместе с ней в лавку сапожника. Когда они пришли, Ханна сказала мужу:

– Этот карлик говорит, что он наш сын Якоб. Он мне рассказал, что его семь лет назад у нас украла и заколдовала волшебница…

– Ах, вот как! – сердито перебил её сапожник. – Он тебе, значит, всё это рассказал? Подожди, глупая! Я сам ему только что рассказывал про нашего Якоба, а он, вишь, прямо к тебе и давай тебя дурачить… Так тебя, говоришь, заколдовали?

А ну-ка, я тебя сейчас расколдую.

Сапожник схватил ремень и, подскочив к Якобу, так отхлестал его, что тот с громким плачем выскочил из лавки.

Целый день бродил бедный карлик по городу не евши, не пивши. Никто не пожалел его, и все над ним только смеялись. Ночевать ему пришлось на церковной лестнице, прямо на жёстких, холодных ступеньках.

Как только взошло солнце, Якоб встал и опять пошёл бродить по улицам.

«Как же я буду жить дальше? – думал он. – Быть вывеской у цирюльника или показываться за деньги я не хочу, а мать и отец меня прогнали. Что же мне придумать, чтобы не умереть с голоду?» И тут Якоб вспомнил, что, пока он был белкой и жил у старухи, ему удалось научиться хорошо стряпать. И он решил поступить поваром к герцогу.

А герцог, правитель той страны, был известный объедала и лакомка. Он больше всего любил хорошо поесть и выписывал себе поваров со всех концов земли.

Якоб подождал немного, пока совсем рассвело, и направился к герцогскому дворцу.

Громко стучало у него сердце, когда он подошёл к дворцовым воротам. Привратники спросили его, что ему нужно, и начали над ним потешаться, но Якоб не растерялся и сказал, что хочет видеть главного начальника кухни. Его повели какими-то дворами, и все, кто его только видел из герцогских слуг, бежали за ним и громко хохотали.

Скоро у Якоба образовалась огромная свита. Конюхи побросали свои скребницы, мальчишки мчались наперегонки, чтобы не отстать от него, полотёры перестали выколачивать ковры. Все теснились вокруг Якоба, и на дворе стоял такой шум и гомон, словно к городу подступили враги. Всюду слышались крики:

– Карлик! Карлик! Видели вы карлика?

Наконец во двор вышел дворцовый смотритель – заспанный толстый человек с огромной плёткой в руке.

– Эй вы, собаки! Что это за шум? – закричал он громовым голосом, немилосердно колотя своей плёткой по плечам и спинам конюхов и прислужников. – Не знаете вы разве, что герцог ещё спит?