Кармен (новеллы)
Шрифт:
Жена полковника умерла, выразив желание быть похороненной в том лесу, где она любила прогуливаться; мэр тотчас же объявил, что она должна быть погребена на общественном кладбище, так как он не уполномочен разрешить похоронить ее где-нибудь в другом месте. Взбешенный полковник объявил, что в ожидании этого полномочия он похоронит жену в том месте, которое она выбрала, и приказал вырыть там могилу. Со своей стороны, и мэр приказал вырыть могилу на кладбище и потребовал жандармов затем, как говорил он, чтобы сила осталась на стороне закона. В день похорон явились обе партии, и одно время можно было опасаться, как бы не начался бой из-за останков г-жи делла Реббиа. Полсотни хорошо вооруженных крестьян, приведенных родными покойной, заставили священника, выйдя из церкви, пойти по дороге к лесу; с другой стороны, мэр со своими двумя сыновьями, со своими клиентами и жандармами явился, чтобы оказать противодействие. Когда он приказал похоронному шествию отступить, в ответ раздались свистки и угрозы; численный перевес был на стороне его противников, и они, казалось, решились защищаться.
При виде мэра многие взвели курки своих ружей, и говорят даже, что один пастух уже прицелился в него, но полковник отвел ружье и сказал: «Не сметь стрелять без моего приказания!» Мэр «от природы боялся побоев», как Панург, и, не дав сражения, отступил со своим конвоем; тогда печальное шествие тронулось и выбрало самую длинную дорогу, чтобы пройти перед мэрией. Какой-то идиот, примкнув к шествию, вздумал кричать: «Да здравствует император!» Ему ответили два или три голоса, и реббианисты, воодушевляясь все более и более, предложили убить принадлежавшего мэру быка, который случайно загородил им дорогу. К счастью, полковник помешал совершить такую жестокость.
Всякий легко догадается, что был составлен протокол и что мэр послал префекту донесение, написанное самым высоким слогом; в нем он изображал божественный и человеческий закон попранным, достоинство его, мэра, и священника – непризнанным и поруганным, полковника делла Реббиа – ставшим во главе бонапартистского заговора, имевшего целью изменить порядок престолонаследия и возбудить между гражданами вооруженное столкновение: преступления, предусмотренные 86-й и 91-й статьями уголовного кодекса.
Преувеличенность этой жалобы повредила ее действию. Полковник написал префекту, королевскому прокурору; один из родственников его жены приходился родней одному из депутатов острова, другой был кузеном председателя судебной палаты. Благодаря этим связям обвинение в заговоре отпало; г-жа делла Реббиа осталась в лесу, а идиот был приговорен к двухнедельному тюремному заключению.
Адвокат Барричини, не удовлетворенный исходом этого дела, повернул свои батареи в другую сторону. Он откопал какой-то старый документ и на основании его начал оспаривать у полковника право на владение ручьем, приводившим в движение мельницу. Начался длинный процесс. В конце года палата уже была готова произнести свой приговор и, по всем признакам, в пользу полковника, как вдруг Барричини вручил королевскому прокурору письмо за подписью некоего Агостини, знаменитого бандита, который грозил ему, мэру, пожаром и смертью, если он не откажется от своих претензий. Известно, что на Корсике очень многие добиваются покровительства кого-нибудь из бандитов и что бандиты, чтобы угодить своим друзьям, нередко вмешиваются в частные распри. Мэр старался извлечь из этого письма пользу; в это время новое обстоятельство усложнило дело. Бандит Агостини написал королевскому прокурору письмо, в котором жаловался на то, что подделали его почерк и тем набросили тень на его нравственные правила, ославив его человеком, торгующим своим влиянием. «Если я найду подделывателя, то примерно накажу его», – так кончал он свое письмо.
Было ясно, что Агостини не писал угрожающего письма мэру. Тогда делла Реббиа обвинил в подлоге Барричини и vice versa [19] . Обе стороны разражались угрозами, и правосудие не знало, где найти виновных.
Тем временем полковник Гильфуччо был убит. Вот факты в том виде, как они были установлены следствием. 2 августа 18 ** года, под вечер, женщина по имени Маддалена Пьетри, несшая в Пьетранеру пшеницу, услышала два выстрела, быстро следовавшие один за другим и раздавшиеся, как ей показалось, у дороги, ведущей в деревню, шагах в полутораста от того места, где она находилась. Почти тотчас же после этого она увидела человека, бежавшего, согнувшись, по тропинке между виноградниками к деревне. Этот человек на мгновение остановился и обернулся, но расстояние не позволило Пьетри различить его черты, а кроме того, он держал во рту виноградный лист, закрывавший ему почти все лицо. Он сделал знак рукой товарищу, которого свидетельница не видела, и потом исчез в винограднике.
19
Наоборот (лат.).
Пьетри, оставив свою ношу, взбежала по тропинке и нашла полковника делла Реббиа плававшим в крови, простреленным двумя пулями, но еще дышавшим. Возле него лежало ружье, заряженное и со взведенным курком: казалось, что он хотел защищаться от кого-то, напавшего на него спереди, а в это мгновение другой поразил его в спину. Он хрипел и боролся со смертью, но не мог выговорить ни слова; врачи объяснили это тем, что у него были ранены легкие. Кровь душила его; она текла медленно и была похожа на алую пену. Напрасно Пьетри приподняла его и начала расспрашивать. Видно было, что он хотел говорить, но не мог произнести ни слова. Заметив, что он старается поднести руку к карману, женщина поспешила вынуть оттуда маленькую записную книжку и, открыв ее, подала ему. Раненый вытащил из книжки карандаш и попытался что-то написать. Свидетельница ясно видела, что он с трудом написал что-то, но так как она не умела читать, то и не могла понять, что там написано. Устав от напряжения, полковник вложил книжку в руку Пьетри и сильно сжал эту руку, смотря на женщину со странным выражением, как будто бы он хотел сказать ей (таковы подлинные слова свидетельницы): «Это очень важно, это имя моего убийцы!»
У деревни Пьетри встретила г-на мэра Барричини с сыном Винчентелло. Пьетри рассказала им о том, что видела. Мэр взял книжку и побежал в мэрию надеть шарф и позвать секретаря и жандармов. Оставшись одна с Винчентелло, Маддалена Пьетри предложила ему пойти помочь полковнику на случай, если он еще жив, но Винчентелло ответил, что если он приблизится к человеку, который был лютым врагом его семейства, то его непременно обвинят в убийстве. Скоро пришел мэр, нашел полковника мертвым, приказал убрать труп и составил протокол.
Несмотря на свое, естественное в подобном случае смущение, г-н Барричини поспешил опечатать книжку полковника и принять все зависевшие от него меры для расследования дела, но ни одна из них не привела к какому-нибудь важному открытию. Когда приехал следователь, распечатали записную книжку и на окровавленной странице увидели несколько букв, написанных слабеющей рукой, однако довольно разборчиво. Написано было agosti.., и следователь не сомневался, что полковник хотел указать на Агостини как на своего убийцу. Между тем вызванная судьей Коломба делла Реббиа попросила посмотреть записную книжку. Она долго перелистывала ее и наконец, протянув руку к мэру, закричала: «Вот убийца!» И с удивительными при ее отчаянии точностью и ясностью она рассказала, что ее отец несколько дней тому назад получил письмо от сына и сжег его, но перед этим он записал карандашом в своей записной книжке адрес Орсо, который только что перешел в другой гарнизон. Этого адреса теперь в книжке не было, и Коломба заключила из этого, что мэр вырвал листок, на котором он был написан и на котором ее отец написал имя своего убийцы; это имя, по словам Коломбы, мэр подменил именем Агостини. Следователь в самом деле увидел, что в той тетрадке, в которой было написано имя, не хватает одного листка, но скоро он заметил, что листков не хватает и в других тетрадках той же книжки, а свидетели показывали, что у полковника была привычка вырывать листки из своей книжки для закуривания сигары; весьма вероятно, что он сжег нечаянно и записанный им адрес. Кроме того, оказалось, что мэр, получив книжку от Пьетри, не мог ничего прочесть, так как было темно; было доказано, что он не останавливался ни на минуту, прежде чем вошел в мэрию, что жандармский бригадир вошел туда вместе с ним и видел, как он зажег лампу, положил книжку в конверт и запечатал у него на глазах.
Когда бригадир дал свое показание, Коломба вне себя бросилась перед ним на колени и заклинала его всем, что у него есть святого, сказать, не оставлял ли он на мгновение мэра одного. После некоторого колебания бригадир, видимо, тронутый возбуждением молодой девушки, признался, что он искал в соседней комнате большой лист бумаги, но что он не пробыл там и минуты и что мэр говорил с ним все время, пока он ощупью искал бумагу в выдвижном ящике. Впрочем, он засвидетельствовал, что когда он вернулся, то книжка была на том месте, на столе, куда, входя, бросил ее мэр.
Г-н Барричини давал показания совершенно спокойно. Он говорил, что извиняет увлечение синьоры делла Реббиа и соглашается снизойти до того, чтобы оправдываться. Он доказал, что целый вечер был в деревне, что его сын Винчентелло в момент преступления был вместе с ним подле мэрии, наконец, что его сын Орландуччо, заболевший в этот самый день лихорадкой, не вставал с постели. Он предъявил все ружья, бывшие в его доме: ни одно из них не носило следов недавнего выстрела. Он прибавил, что тотчас же понял важное значение записной книжки, что он запечатал ее и отдал своему помощнику, предвидя, что за его вражду с полковником подозрение может пасть на него. Наконец, он напомнил, что Агостини угрожал смертью тому, кто написал письмо от его имени, и намекнул, что этот негодяй убил полковника, вероятно, заподозрив его. Такого рода месть вполне в нравах корсиканских бандитов.