Кармен (новеллы)
Шрифт:
– Правда, брат, – ответила Коломба, – я хорошо знаю, чего мне недостает, и очень хочу учиться, особенно если вы будете давать мне уроки.
Прошло несколько дней, и Коломба не произносила имени Барричини. Она ухаживала за братом и часто говорила ему о мисс Невиль. Орсо заставлял ее читать итальянские и французские книги и удивлялся то правильности и меткости ее суждений, то ее глубокому невежеству в самых простых вещах.
Однажды утром после завтрака Коломба на минуту вышла и вместо того, чтобы вернуться с книгой и бумагой, явилась со своим mezzaro на голове. Она была еще серьезнее, чем обыкновенно.
– Брат, – сказала она, – я прошу вас пойти со мною.
– Куда тебя проводить? – спросил
– Мне не нужно вашей руки, брат; возьмите с собой ваше ружье и патронную сумку. Мужчина никогда не должен выходить без оружия.
– Ну что ж! Нужно подчиняться моде. Куда мы идем?
Коломба, не отвечая, обмотала меццаро вокруг головы, позвала собаку и вышла. Орсо шел за нею.
Быстро пройдя деревню, она пошла по дороге, извивавшейся между виноградниками, а собаку послала вперед, сделав знак, вероятно, хорошо знакомый ей, потому что пес сейчас же принялся делать зигзаги по виноградникам, шагах в пятидесяти от своей хозяйки, иногда останавливаясь посреди дороги, чтобы, виляя хвостом, посмотреть на Коломбу. Видимо, он прекрасно исполнял обязанности разведчика.
– Если Мускетто залает, – сказала Коломба, – взведите курки и не двигайтесь с места.
В полумиле от деревни, после многих извилин, Коломба вдруг остановилась в том месте, где дорога делала крутой поворот. Тут возвышалась небольшая пирамида из веток; некоторые были зелены, другие высохли; они были навалены кучей около трех футов вышины. На верхушке торчал конец деревянного, выкрашенного черной краской креста. Во многих корсиканских округах, особенно в горах, существует весьма древний, может быть, имеющий связь с языческими суевериями обычай – проходя мимо места, где кто-нибудь погиб насильственной смертью, бросать на него камень или ветку. В течение многих лет, пока воспоминание о трагической смерти живет еще в памяти людей, это странное жертвоприношение растет с каждым днем. Оно называется кучей, mucchio такого-то.
Коломба остановилась перед этой кучей листвы и, оторвав ветку от куста, присоединила ее к пирамиде.
– Орсо! – сказала она. – Здесь умер наш отец. Брат! Помолимся за его душу!
И она стала на колени. Орсо сделал то же. В эту минуту медленно прозвонил деревенский колокол, потому что в ту ночь кто-то умер. Орсо залился слезами.
Через несколько минут Коломба поднялась с сухими глазами, но с взволнованным лицом; она торопливо перекрестилась большим пальцем, как обыкновенно крестятся ее земляки, сопровождая этим знаком свои торжественные клятвы; потом она пошла к деревне, увлекая брата. Они молча вернулись домой. Орсо поднялся к себе в комнату. Минуту спустя за ним вошла Коломба с маленькой шкатулкой в руках и поставила ее на стол. Она открыла ее и вынула оттуда рубашку, покрытую большими кровавыми пятнами.
– Вот рубашка вашего отца, Орсо. – И она бросила ее к нему на колени. – Вот свинец, поразивший его. – И она положила на рубашку две ржавые пули. – Орсо, брат мой! – закричала она, кидаясь к нему и сжимая его в объятиях. – Орсо, ты отомстишь за него?
Она до боли крепко поцеловала его, коснулась губами пуль и рубашки и вышла из комнаты; брат ее словно окаменел.
Несколько времени Орсо оставался неподвижным; он не решался убрать эти ужасные реликвии. Наконец, сделав над собой усилие, он положил их в шкатулку и, отбежав в другой конец комнаты, кинулся на свою постель и повернулся к стене, уткнувшись головой в подушку, как будто хотел спрятаться от привидения. Последние слова сестры беспрестанно раздавались в его ушах и казались ему роковым, неизбежным пророчеством, требовавшим от него крови, и невинной крови. Я не пытаюсь передать чувства несчастного молодого человека; они походили на чувства помешанного. Долго он оставался в том же положении, не смея повернуть голову. Наконец он встал, запер шкатулку, быстро вышел из дому и пошел, сам не зная куда.
Мало-помалу чистый
Он уже приближался к деревне, от которой незаметно отошел очень далеко, как вдруг услышал на дорожке, на опушке маки, голос девочки, певшей что-то и, без сомнения, думавшей, что она одна. Это был медленный, монотонный похоронный напев.
«Моему сыну, моему сыну в далекой стране сберегите мой крест и окровавленную рубашку…» – пела девочка.
– Что ты поешь, девочка? – гневно спросил внезапно появившийся перед ней Орсо.
– Это вы, Орс Антон? – вскрикнула немного испуганная девочка. – Это песня синьоры Коломбы…
– Я запрещаю тебе петь ее, – грозно сказал Орсо.
Девочка, поворачивая голову то вправо, то влево, казалось, искала, куда бы ей скрыться; она, без сомнения, убежала бы, если бы не забота о довольно большом свертке, лежавшем у ее ног.
Орсо устыдился своей свирепости.
– Что ты несешь, малютка? – спросил он, стараясь говорить как можно ласковее.
И так как Килина колебалась, ответить или нет, то он развернул тряпку и увидел хлеб и другую провизию.
– Кому несешь хлеб, милая? – спросил он.
– Вы сами знаете: моему дяде.
– Да ведь твой дядя бандит!
– Он ваш слуга, Орс Антон.
– Если жандармы встретят тебя, они спросят, куда ты идешь.
– Я скажу им, – не колеблясь ответила девочка, – что несу поесть луккским дровосекам в маки.
– А если ты встретишь какого-нибудь голодного охотника, который захочет пообедать на твой счет и отберет у тебя провизию?
– Никто не посмеет. Я скажу, что это моему дяде.
– Это верно, он не такой человек, чтобы позволить отнять у себя обед… Он тебя очень любит?
– О да, Орс Антон! С тех пор как мой папа умер, он заботится о нашей семье: о маме, обо мне и о маленькой сестренке. Перед маминой болезнью он говорил богатым, чтобы они давали ей работу. Мэр каждый год дарит мне платья, а священник учит меня читать и закону божию, с тех пор как дядя попросил их об этом. Но особенно добра к нам ваша сестра.
В это время на дорожке показалась собака. Девочка поднесла ко рту два пальца и резко свистнула: собака сейчас же подбежала к ней и приласкалась; потом она быстро исчезла в маки. Вскоре два плохо одетых, но хорошо вооруженных человека выросли за деревом в нескольких шагах от Орсо. Можно было подумать, что они приблизились ползком, как ящерицы, в чаще ладанников и миртов.