Карнавал разрушения
Шрифт:
Анатоль изо всех сил пытался отделить свое сознание от сознания существа, на котором он беспомощно паразитировал, старался выяснить, с кем имеет дело. Ибо его осознание того, что в настоящее время делал гигант оказалось ужасающим и до ужаса знакомым. Он так усиленно концентрировался на глазах и руках своего хозяина, что почти утратил связь с остальными частями его тела. Однако, ужас происходящего то и дело прорывался наружу. Полное осознание того, кто такой Асмодей, готовилось прорваться сквозь оболочку, ужас жег, словно пламя.
Одна из громадных рук держала маленькое тело, другая шарила между детских ягодиц.
Будь у него
Происходящее с ним сейчас сгодилось бы для настоящего кошмарного сна. Но от любого кошмара можно очнуться — рано или поздно, а настоящие события были реальностью. Невыносимое извращение, подлинное зло. Асмодей — человек, который называл себя Асмодеем — насиловал труп ребенка, которого сам же и прикончил.
«Конечно, я в Аду, — думал Анатоль, храбро используя силу, оставшуюся у него, в качестве защиты, отсылая прочь мысли и ощущения, просачивавшиеся к нему с вражеской территории. — Чем же еще может быть Ад, как не невообразимым уродством? Как мог человек, подобный мне, ожидать настоящих озер кипящей крови? Мы живем в век изощренности, в котором прежние грехи стали привычными, утратив свое значение. И нет ничего, кроме момента кровавого театра, мерзости, которая должна напугать и отвратить меня. Это слишком запредельно, слишком абсурдно, вызывающе. И почему идея некрофилии должна быть такой тошнотворной, если здесь и в самом деле ад, где нет никого, кроме мертвецов? Почему кого-то ужасает то, что является ужасом по земным меркам? Это всего-навсего расширяет прежде скудные пределы воображения. Это происходит не на земле, не в реальном мире. Это жестокая выходка беса-искусителя, завладевшего мною, когда я прогнал своего ангела-хранителя».
Наверное, было бы весьма тяжело игнорировать ощущения, переживаемые существом, которое называло себя Асмодеем, будь они более интенсивными, но они оставались на удивление спокойными. Да, некоторый уровень эротического возбуждения присутствовал — в противном случае, как был бы возможен этот зловещий акт? — но не особенно сильный. Для «Асмодея» происходящее, безусловно, стало своего рода личным ритуалом, призванным удовлетворить моментально возникшую похоть. Анатолю оказалось не особенно трудно растождествиться, превратившись в бесстрастного наблюдателя, не включаясь в физический контакт.
Собственный сексуальный опыт Анатоля состоял исключительно в нечастом посещении проституток. Его фантазии при мастурбации тоже не отличались экзотичностью. Поэтому ему не составило труда отказаться признать переживания «Асмодея» за эротические — скорее уж, просто за акт злодеяния и святотатства. Анатоль мог это сделать. Он повидал достаточно жутких, уродливых смертей, чтобы суметь противостоять мерзкому опыту, обрушенному на него самим адом. Он оставался бесстрастным по отношению к трупу и творимому над ним насилием, он гордился своему противостоянию выходкам беса-искусителя.
Используя преимущества своего сознания, Анатоль сумел узнать еще кое-какие вещи, продолжая игнорировать, как только мог, отвратительные телодвижения своего хозяина, закончившиеся физиологическим крещендо оргазма.
Он узнал, что человек, называющий себя Асмодеем, прежде носил другое имя, а именно — Люк. Еще выяснилось следующее: Люк был —
Также стало известно, что Люк-Асмодей верил, прямо-таки с религиозным пылом: еще не завоеванная Вселенная обречена быть управляемой принципом зла, и сам желал быть провозвестником и преданным слугой этого принципа. Исходя из этого, любое его деяние, даже самое ужасное, воплощает принцип зла, а посему любое существо, встреченное им на пути, заслужило свою участь.
А еще Анатоль выяснил: Люк, прежде, чем стать Асмодеем, получил опыт мистического видения, в котором непосредственно общался с принципом зла, которому и стал служить, и в это время он сделал своей выбор, после чего был вновь сотворен в виде Асмодея — громадным, сильным, бессмертным — дабы совершать свою работу.
До него дошло, что Асмодей, в сущности, был избран Антихристом — по крайней мере, верил в это, верил всем сердцем и душой.
Анатоль не был убежден, что его хозяин верил в это в результате обычного опыта. Встреться Асмодей и Анатоль лицом к лицу в человеческом обличье, вряд ли сумел бы Асмодей убедить такого закоренелого атеиста и циника, каким был Анатоль, в своей правде. Однако, в настоящем сверхъестественном действии не оставалось места сомнению или неверию. Анатоль получил мистическую возможность заглянуть непосредственно в душу этого человека, увидеть мир его глазами, а также его представления о том, каким должен быть мир, и здесь царило убеждение: Люк-Асмодей действительно считает себя Антихристом, посланником принципа зла на земле, которое должно поразить соперников и править Вселенной.
«Одна невероятная вещь за другой, — сказал себе Анатоль — с осторожностью, ибо он не был все же религиозным человеком, который может все принимать на веру. — Если это кошмар, значит, кошмарнейший из кошмаров, такой, который не позволяет не верить в свою реальность».
Затем последовал интервал, и он должен был обрадоваться: худшее позади. Асмодей завершил свое омерзительное и нелепое общение с мертвым — которому уже не мог причинить большего вреда. Анатоль не мог бы сказать, что происходившее вовсе его не затронуло, но ощущал очевидную гордость — он лично в этом не участвовал.
«Даже Великая Война дает возможность для прогресса, — думал он. — Какие бы ужасы не совершались в жизни, какие бы ни возникали угрозы, я действовал как человек. Я собрал весь свой разум для того, чтобы перенести каждый момент происходящего — включая момент моей собственной смерти, если она такова и есть. Если я действительно столкнулся с адом и его вечным проклятием, то вел себя вполне по-человечески. Так что меня еще не победили».
В этот момент Асмодей протянул свою жуткую руку и будничным жестом перевернул тело мертвого мальчика на спину, в результате чего открылось лицо ребенка и огромная черная дыра на горле.