Карнавал разрушения
Шрифт:
Что касается тебя, Мандорла… пожалуй, твоя роль в игре тоже жизненно важна. Пожалуй, волей-неволей, долгий опыт жизни на Земле превратил тебя в инструмент, способный помочь в понимании того, что лежит за пределами пещеры.
— Ты прав, — произнесла она спустя несколько сейчас. Странное дело, сейчас она имела более человеческий облик, чем когда-либо раньше. — Ангелы не знают многого, что знаем мы, что может быть необходимо для такого понимания. Как же возможно, чтобы они подготовили нас, если они не знаю, для чего.
— Они уже давно нас используют, — пояснил он. — Пользуются твоей добротой так же, как и моей, но лишь недавно наш истинный потенциал стал очевиден. Если им до сих пор неизвестно, как лучше нас использовать, то они должны, по крайней мере, верить, будто им это известно. Хотелось бы мне
Мерси Мюрелл разглядывала себя в зеркало, прикрепленное к потолку над кроватью. Большую часть его заслонял Джейкоб Харкендер, двигавшийся взад-вперед в своем обычном размеренном ритме, но это не играло никакой роли. Именно ее собственное лицо доставляло ей удовольствие и восхищение: темные, дерзкие глаза, полные, чувственные губы, раздвигающиеся, чтобы продемонстрировать жемчужно-белые зубы. Каштановые волосы волной рассыпались по подушке.
«И все это — мое», — думала она.
Она никогда не уставала любоваться своим лицом, когда оно становилось расслабленным и покрывалось румянцем в моменты накатывающей чувственности, и всегда ощущала удивительную отстраненность, делая это: словно наблюдала себя со стороны. И думала всегда: «Это мое», — а не «это я». Она не сомневалась, что ее тело принадлежит ее и находится полностью в ее распоряжении, и все же оставалось чувство, будто в действительности это не она, и тело — не ее. Будто его дали другие — и, возможно, на время, попользоваться. Это удивительное ощущение, в частности, и помогало никогда не уставать рассматривать себя в зеркалах.
Однажды, много лет назад, был момент, когда она устала почти от всего. Ощущала горечь и разочарование, даже гнев. И ненавидела красоту, потому что видела ее лишь в других, но никак не в себе. В своем прежнем воплощении она никогда не получала удовольствия от сексуальных игр; будучи проституткой, она страдала от этого, а, став хозяйкой борделя, гордилась тем, что ей больше не нужно страдать. Все изменилось, когда Харкендер отыскал фонтан юности и пригласил ее совместно насладиться им. Юность стала мощным противоядием той тоске, которая портила ей жизнь. В прежнем воплощении радости и привилегии юности обходили ее стороной, — а сейчас она вновь молода. Она не рассчитывала, что останется молодой навеки, как ни уверял ее в этом Джейкоб Харкендер. Слишком много она наслушалась обещаний от мужчин, чтобы верить в их возможности, не говоря уж об их честности. Харкендер был лучше прочих мужчин, но ведь он — доверенное лицо и слуга Отца Лжи. Удовольствие, даруемое зеркалами, обострялось приливом беспокойства при мысли, что однажды настанет день, и она увидит в зеркале свою истинную сущность вместо красивой маски, которую носит все это время.
Раз Мерси не могла согласиться, что ее обновленные юность и красота пребудут вовеки, не могла она и опасаться, что устанет от собственного совершенства. С каждым новым днем она обретала все больший энтузиазм, преисполненная решимости сделать лучшее из возможного, и в этом она была неутомима. Да, как и прежде, она оставалась проституткой и хозяйкой борделя, но работа больше не поглощала ее до такой степени, как раньше. Изменения, постигшие ее, были куда более тонкими и изощренными. Она не утратила любви к театру, но теперь обладала достаточной гордостью, чтобы представлять мир сценой для собственных выступлений.
Она не утратила презрения к нелепому занятию сексом и не научилась получать от этого настоящее наслаждение, как многие другие женщины. Слепец Тиресий, обладавший привилегией познать сексуальные отношения и как мужчина, и как женщина, сообщил, как утверждают, что женщине в этом процессе достается куда больше удовольствий. Но, видимо Тиресий в женской роли открыл для себя множество секретов, которые оказались недоступны Мерси, несмотря на изобилие ее опыта. Несмотря на это, ей все же удалось научиться чувствовать некоторое эротическое опьянение, и нельзя сказать, чтобы это было неприятно. Среди всех своих любовников она выделяла Харкендера, но не в силу его физических преимуществ, а ради особой связи, существовавшей между ними. В отличие от остальных, он знал, кто она такая на самом деле и что собой представляет, о чем думает, и его это не волновало. Она не любила
Харкендер прервал свои старания и потребовал ее внимания. Она покорно взглянула в его глаза цвета морской синевы.
Ему было нечего сказать ей. Он просто жаждал напомнить ей, что ее душа обещана ему, а потом, пожалуй, он отдастся прежнему удовольствию. Какое бы выражение ни светилось в его глазах, это точно не любовь, думала Мерси. Харкендер любил одну лишь Корделию — прежде бывшую Корделией Таллентайр, потом — Корделией Лидиард, а сейчас — просто Корделией.
Мерси довольно цинично относилась к убеждению Харкендера: мол, он заслужил любовь Корделии и добился ее честным путем. Пусть у Дэвида и были сомнения на сей счет, но Мерси-то знала, что к чему. Разве оставила бы Корделия мужа и детей, если бы не настойчивое давление Зелофелона, уже много лет делившего с нею ее смелое, кокетливо-самолюбивое и бесстыдно-сентиментальное сознание? Ведь именно ему обязан своей крайней жестокостью Люк Кэпторн и своей алмазной твердостью — сама Мерси. Да и любил бы сам Харкендер Корделию, если бы Зелофелон не возродил ее юность и совершенную красоту — красоту, коей она не обладала никогда до вмешательства в ее судьбу ангела? Разумеется, нет. В глазах Мерси Корделия была не меньшей шлюхой, чем любая из девиц, которых она ежедневно продавала в своем борделе.
Харкендер позволил ей отвести взгляд, и она с благодарностью вернулась к зеркалу. И встретила взгляд своего прекрасного двойника. Она знала, что зеркала часто использовались магами для получения видений, и сквозь них можно было путешествовать в другие миры, но ей хватало магии собственного отражения. В давно минувшие времена, когда Харкендер пытался наставлять ее, она не выказала ни малейшего таланта, равно как и интереса в отношении его магии.
Иногда, глядя на себя, как сейчас, Мерси не могла удержаться, чтобы не спросить себя: а нет ли за пределами ее видения иного присутствия? Ее предупреждали: мол, не только Харкендер использовал ее в качестве ясновидящей — Лидиард поступал точно так же — и она замечала, как порой, говоря с ней, Харкендер словно бы адресуется к другим — вместе с ней или вместо нее; к ангелам, равно как и к людям. Эта мысль ее тревожила, но одновременно вселяла восторг. Помимо всего прочего, она была проституткой и должна была назначить цену за свою душу, которую выставляла на продажу так же охотно, и не дороже, чем тело.
Харкендер плавно добрался до оргазма и теперь отдыхал, позволив телу соскользнуть с ее тела. У нее самой не произошло сильного оргазма, доставляющего удовольствие — только жар, который продержался какое-то время и постепенно сошел на нет. Она терпеливо ждала, пока Харкендер оставит ее. Когда он слез с нее и улегся вниз лицом, великолепный в своей усталости, которую сам же и вызвал, Мерси мигом избавилась от вялости и апатии, встала и быстро обтерла тело губкой, прежде чем одеться. К тому времени, когда она закончила туалет, он повернулся на бок и теперь наблюдал за ней.
— Спешить некуда, — сообщил он ей. — Ты должны попытаться привыкнуть к факту, что нам принадлежит все время мира. Пора избавляться от старых привычек, Мерси, дорогая, и вырабатывать новые, более подходящие тебе.
— Мне мои привычки дороги, — сухо парировала она. — И мне приятно потворствовать им. В любом случае, ты свои привычки и зависимости просто боготворишь, превратил их в священный ритуал.
Он рассмеялся, хотя она, скорее, собиралась оскорбить его, а не превратить все в шутку. — Это не просто привычка, — пояснил Харкендер. — Это искусство, это трансцендентализм, героизм и настоящее священнодействие . А вовсе не глупая зависимость. Тебе лучше постараться научиться им, ведь тебе достается столь мало удовольствия в череде радостей мирских. Вглядись и увидишь — это совершенно безопасно.