Карнавал разрушения
Шрифт:
Внезапно повсюду появляются люди: земля извергла из себя скопище фигур в серо-зеленом, и они уже бегут со всех ног. Открывается огонь из всех окопов, из-под каждого куста. Земля вся перепахана, грязевое болото разверзлось вокруг, а в воздухе стоит целая туча черного дыма. Люди падают, еще и еще, но наступление продолжается.
Вся долина уже усеяна трупами, а взрывы все не смолкают, кажется, они будут длиться вечно.
— Мы снова дома, — тихо говорит Пелорус. — Не стоило и уходить так далеко.
— Я так не думаю, — парирует Харкендер. —
Пелорус оборачивается. И видит городскую улицу, полную телег и карет, а также лотков торговцев. Ночь уже опустилась, но улица ярко освещена газовыми фонарями, водруженными на металлических столбах, а каждый третий лоток дополнительно освещается масляной лампой. Разносчики с корзинами прокладывают путь сквозь толпу, в то время как музыканты играют на каждом углу, а вокруг них толпятся нищие.
Она снова оборачивается и видит… прихожан, собравшихся в церкви.
Снова поворачивается и… ничего не происходит. Вместо этого слышит слова Харкендера: — Я вижу то, что должен увидеть. Это мир. А теперь — твой ход.
Пелорус вновь оборачивается и видит залитые лунным светом скалы, гигантские каменные пирамиды, выщербленные гонимыми ветром песками пустыни. Поднимает глаза и видит лицо сфинкса. Вначале — так, как увидел его на самом деле, в 1872 году; простое воспоминание о полустертом лике. Потом видение меняется, и перед ним — ожившие черты прекраснейшей женщины.
Оживший сфинкс поднимает огромную лапу, изящным движением почесывая подбородок.
— Не могу поверить, что эта земля — Утопия, даже для такой, как ты, — раздраженно бросает Харкендер. — У тебя достаточно магии, чтобы удовлетворить свои маленькие прихоти, но чего это стоит на самом деле? Долго ли трюкачество будет бороться со скукой? Что за удовольствие оказаться в обычном театре, в блеске мишуры? — слово «театр» звучит в его устах, как непристойность.
— Если не можешь найти удовлетворительный ответ, вероятно, ответ задан неверно, — лениво цедит сфинкс. — Если все решения фальшивы, пожалуй, сама загадка — недоразумение.
— И это все, до чего мы должны были додуматься? — гневно бросает Харкендер. — Что за пустая трата времени! Пожалуй, я был слишком наивен, чтобы подумать, что какой-либо оракул может оказаться выше банальности и скуки.
— Пожалуй, — соглашается сфинкс, ничуть не оскорбившись. — К несчастью, ни один оракул не может заранее предсказать, с чем столкнется прорицатель. Наверное, тебе стоило поискать лучших сообщников.
— Выбор принадлежал не мне, — яростно восклицает Харкендер. — И я не собираюсь нести ответственность за их искаженное видение совершенства.
— Когда бы кто-нибудь из твоих будущих строителей лучшего мира ни разгребали грехи человечества, ты вечно обвинял их в предательстве или в умалении себя, в том, что они ставят себя ниже людей, — невозмутимо парирует сфинкс. — Но, если мы не будем сдерживать человечество подобным образом, как нам удастся сдержать зло, на которое оно способно? Как нам избавиться от войн, тираний, подавлений,
— Сомневаюсь, — кивает Харкендер. — Но у меня нет ни малейшего желания навещать бесцветное будущее человеческого воображения. А насчет воображения ангелов — именно их возможное будущее я стремился исследовать. Именно их миры я жаждал и надеялся посетить.
— Зачем бы ангелам выслушивать твои суждения относительно своего потенциала, если ты не можешь правильно судить о своем собственном будущем?
«Странное предположение, — думает Пелорус. — Ход у Харкендера. Может, мы задаем неверные вопросы и обращаемся к ложным идеям?»
— Разумные суждения легко упустить, — отвечает Харкендер. — Когда же ты покажешь мне что-нибудь, действительно достойное суждений?
— Ты отрицаешь не просто миры, которые увидел, — спокойно вещает сфинкс. — Но также пути человеческого прогресса, обрисованные твоими апологетами. Они призывали к миру, знанию, невинности, целостности… но ни ты, ни твой компаньон не снизошли до них. Очень хорошо… я предлагаю тебе альтернативу. Предлагаю мир как он есть, и человечество как оно есть. Предлагаю тебе боль, смерть, страх и все препятствия, к которым ты так стремился, но и еще одну вещь в дополнение. Предлагаю тебе множество шансов. Предлагаю тебе шанс начинать сначала, всякий раз, когда достигнешь конца. Примешь ли ты это в качестве предпочтительной альтернативы миру, в котором родился?
— Реинкарнация! — восклицает Харкендер. — И это все твое предложение? Какую конкретно версию ты предпочитаешь? Каждая душа просто проходит цикл в новорожденном теле или же состояние зависит от кредита морали, за которым следит ангел-писец? Или ты предлагаешь, наоборот, отсылать каждую душу назад, в начало этой же самой инкарнации, дабы он проживал ее снова и снова, в бесконечности альтернативных миров, в надежде, что однажды узнает свою судьбу? Из всех мечтаний человечества самая сильная — вернуться назад во времени и исправить собственные ошибки; это самая простая версия Рая.
— И ты, значит, считаешь ее самой худшей? — задает вопрос сфинкс, явно не задетая реакцией Харкендера. — Если это самый простой Рай из всех. Пожалуй, именно он отражает самое глубокое желание и наиболее сильную надежду всего человечества?
— Пожалуй, — соглашается Харкендер. — Но это ничего не решает. Если воскресшая душа ничего не помнит, какой смысл был в реинкарнации вообще, хотя это и рождение заново? Если же она помнит серию рождений в разных телах, то вскоре падет жертвой фатализма, когда будет стремиться к смерти, дабы исправить ситуацию в новом рождении. Если же это постоянные и осознанные рождения заново в одной и той же ситуации, то вскоре она рискует стать невыносимой. Как любые мечты, эта — утомительна. Она не продумана до конца.