Каролинец
Шрифт:
— Ладно. Но навряд ли она знает больше, чем ты, — Молтри встал. — Я пойду. — Тяжело опираясь на трость, он поплелся к двери и, подойдя к ней, оглянулся через плечо. — Если тебя гложут подозрения насчет Кэри, почему бы не облегчить себе жизнь, посадив его в кутузку? У тебя и так забот полон рот, а ты волнуешься по пустякам.
Ратледж склонил голову набок.
— Это не так просто, как тебе кажется. Тори причиняют мне массу хлопот, но я не хочу спровоцировать взрыв. Я не хочу гражданской войны ни в городе, ни в провинции.
Молтри нашел это настолько забавным, что начал издавать какие-то булькающие звуки.
— Боже мой! Что за рок преследует чарлстонских губернаторов! Из боязни нарушить мир они никогда не делают того, что следует делать ради его укрепления. Экий причудливый парадокс, Джон.
— Слишком причудливый, чтобы быть смешным, — сказал Ратледж.
Сейчас его нелегко было позабавить.
Глава V. Джонатан Нилд
Известная нам правдивость Ратледжа и знание дальнейших событий не дают основания усомниться в том, что его подозрения относительно посещавшего сэра Эндрю квакера были чисто интуитивными. Интуиция губернатора была воистину тонкой.
Но прежде — несколько слов о том, каким образом произошло примирение Миртль с отцом.
После своего вынужденного возвращения в город Кэри слег. Вызванный к нему доктор Паркер определил состояние как почти безнадежное. Имея понаслышке представление об отношениях отца с дочерью, добрый доктор и друг семьи прямо от баронета отправился к Миртль с известием о его болезни. Он собирался уговорить миссис Лэтимер забыть обиды и скрасить тяжелые для отца дни заботами и любовью, что поможет ему выкарабкаться или, по меньшей мере, облегчит его кончину.
Но уговоров и не требовалось; Миртль только сомневалась, примет ли отец ее заботы. Врач успокоил: сэр Эндрю настолько слаб, что отказать просто не сможет. И вот, с молчаливого согласия старого Римуса, заплакавшего от радости при виде молодой госпожи, она подошла к постели отца. Кэри лежал в забытьи, и Миртль принялась ухаживать за ним с той же самоотверженностью, которую проявила около трех лет тому назад, выхаживая раненого Гарри. Четыре дня и три ночи, пока не наступил кризис, она почти бессменно дежурила в комнате. Наконец отец пришел в сознание.
Тогда Миртль удалилась, предоставив доктору Паркеру и Римусу рассказать обо всем баронету и умолить его принять ее.
— Без Миртль, сэр Эндрю, мои лекарства были бы бессильны, — убеждал его доктор. — Она спасла вам жизнь.
— Так, так, — насмешливо сказал неукротимый старик. — Но кто ее об этом просил?
— Я, — ответил доктор Паркер.
— Вы? Вы. Ну и ну! Хм! Это непозволительная вольность с вашей стороны, Паркер.
— Я хотел спасти вас, сэр Эндрю. Или это вы тоже считаете непозволительной вольностью?
— Пф! Пф! — нечленораздельно выразил свое раздражение баронет. Характер у него и раньше был не сахар, а в последние годы испортился настолько, что служить этому старому упрямому брюзге все считали неблагодарным занятием. — Вам за это платят. А вот присутствие здесь миссис Лэтимер по вашему настоянию — это уже нахальство.
Доктор сдержался.
— Ваша дочь, сэр…
— Проклятье! — перебил Кэри с поразительной для немощного больного злобой, — Вам разве не известно, что у меня нет дочери? Вы что, английского языка не понимаете? В чем дело? Полагаю, под моей дочерью вы подразумеваете миссис Лэтимер. Допустим. Но я не желаю водить знакомство с миссис Лэтимер. То, что она мне навязалась, когда я был не в состоянии ее выгнать — дерзость с ее и вашей стороны. И больше на эту тему говорить я не желаю.
Он сказал, как отрезал; боясь его переволновать, доктор удалился и, расстроенный, зашел к Миртль в другую комнату.
— Надо набраться терпения. Я еще сумею его переломить, — утешал он ее, содрогаясь в душе от перспективы повторно испытать на себе христианские добродетели сэра Эндрю. — Необходимо только подождать, пока он окрепнет. Возможно, это произойдет завтра или послезавтра.
Миртль пришла назавтра, но и в этот, и на следующий день доктор отговаривался выдумками о неудаче и надеждами на будущее. Между тем отец быстро восстанавливал свою силы, начал заниматься делами и даже принял одного деревенского торговца.
На третий день Паркер встретил Миртль с таким сияющим лицом, что она сразу поняла: свершилось чудо — отец согласен увидеться с нею.
Сэр Эндрю сидел на постели полулежа, обложенный подушками. Миртль сразу заметила, как изменили его последние четыре года. Он был уже не так грузен, а после болезни выглядел совсем изможденным. Из светло-голубых глаз исчезла теплота; губы кривились в кислой улыбке.
Миртль опустилась у кровати на колени.
— Отец! Дорогой отец!
Он заговорил мирно, однако с примесью желчи.
— Паркер сказал, что ты спасла мне жизнь. Ну, ну! Странно, что ты соблаговолила позаботиться обо мне после того, как ограбила, лишив меня всего самого дорогого. Но… я прощаю тебя, Миртль. Наверное, я требовал слишком многого. Я переоценивал тебя.
— Отец! — Вот и все, что она смогла произнести. Молча Миртль взяла руку отца, и он ее не убрал.
Миртль вовсе не удивила такая форма отцовского прощения — словно нехотя, через силу. Она знала его неуступчивую натуру и была счастлива уже восстановлением мира. Как много ей хотелось рассказать отцу, и прежде всего об Эндрю, его внуке, названном в его честь. Но сейчас об этом не могло быть и речи: поведение баронета не допускало проявлений нежности и теплоты.
Сэр Эндрю задал несколько вопросов. Сначала он довольно равнодушно осведомился о ее здоровье и о том, как поживает Дайдо. Затем посокрушался об отнятой плантации, о рабах, присвоенных правительством мятежников для своих работ, и о других делах, весьма далеких от того, о чем могли бы говорить любящие отец с дочерью после затянувшейся разлуки. Он производил впечатление человека, который, соблюдая приличия, поддерживает пустой разговор. Но и это продолжалось недолго. Вскоре он сказался утомленным, однако выразил пожелание, чтобы она пришла завтра.