Шрифт:
Карпова жизнь — сплошные истории. Малые и большие. Были настолько малые, что они тут же забывались. Проходные, так сказать, истории. Но были и такие, что входили в Карпова бытие прочно и помнились долго. Если выражаться языком научным и подходить к этому вопросу философски, то можно одни Карповы истории назвать случайными, эпизодическими, другие же, наоборот — закономерными, этапными.
И, разумеется, для исследования Карповой жизни логичнее было бы взять только истории, относящиеся к последней категории. Но мы этого делать не будем по той простой причине, что
Единственно какую сортировку Карповых историй можно сделать — так это разбить их на три группы. Такое разделение не будет искусственным, истории сами так или иначе разбиваются на три части и составляют своеобразную треногу, на которой и держится Карпова жизнь.
А еще эти группы можно сравнить с линиями. Тремя параллельными линиями они так и шли через всю Карпову жизнь. Вернее, жизнь Карпова катилась по ним, как по трехрельсовому пути.
И опять же трудно сказать, какая нога из этой треноги нужнее, какой из этих трех рельсов главный,— все они одинаково необходимы и каждый из них составил в Карповой жизни целую эпопею.
Эпопея строительная. Спальный апартамент
Карпов Гурин — наш сосед и родственник: он доводится мне дядей. И еще — он мой крестный. Крестил меня Карпов несколько раз: сначала по-церковному, этого я не помню. Остальные разы — по-своему, — когда заставал в своем горохе или на своей яблоне. Эти крещения запомнились.
Карпов огород межуется с нашим, а его дом выходит к нам во двор глухой стеной. Теперь она, правда, уже не глухая и зовется так по привычке. Несколько лет назад, захваченный новой модой, Карпов затеял перестройку внутри дома — делал отдельную спальню. Мудрил, мудрил и выгородил-таки в своей довольно тесной хате темную комнатенку. Тетка Ульяна — жена его, — не оценила усилий мужа, назвала спальню гадюшником. Карпов на жену не обиделся, но свое детище попытался защитить.
— Ну, а шо тебе надо? Спальня и есть спальня, чтобы спать в ней. Спят же в темноте или как? Так даже и лучше: днем можно прилечь — окно не надо закрывать. И мухи не будут кусать.— Под конец своей речи Карпов не удержался, подсмеялся над бабой: — Или, может, ты дюже культурная стала? В постелю будешь с газеткой ложиться, как Нюрка Черкашина? Так мы тебе подвесим над головой абажурчик с выкрутасами, вроде рогов у барана, и будет он давать тебе освещение. — Оглядел комнатенку еще раз, заключил: — Побелишь, и все. Потом тебя оттуда и колом не выгонишь: настоящий спальный апартамент. Шо и шо надо?
— Куда там!.. — не унималась Ульяна.
— А ты не той... Не думай только о себе, — сказал Карпова, посерьезнев. — Думаешь, для чего я это городил? — Он нагнулся к жене, зашептал: — Дети уже большие, спать с ними в одной комнате... — Карпов замялся, подыскивая подходящее слово, но, так и не найдя его, спросил: — Как ты об этом, думала?
— Во! Обиделся! — удивилась Ульяна. — Пошутковать нельзя! Да кто ж не знает, для чего спальня? Если б не знала да не думала, так разрешила б я тебе эту грязь в хате разводить?
На другой день Ульяна намесила серой глины с кизяком, замазала щели, а когда подсохло, выбелила стены и потолок мелом, подсиненным куксином, вымыла пол и осталась довольна: "А и правда — апартамент: хорошо будет. Зазря напала на мужика". И ждет Карпова не дождется, спальню показать хочется: пусть порадуется. А он пришел с работы и опять понес инструмент в гадюшник. И побелку не заметил, принялся прорубать окно. Пыталась Ульяна отговорить его — не надо рубить, и так, мол, хорошо, — ни в какую.
Прорубил дыру, высунул голову в наш двор, выдохнул облегченно. Дня три стена зияла после этого черным провалом. Потом Карпов вставил раму, застеклил. С наружной стороны ставню навесил. Сказал Ульяне: — Вот и все. Теперь гляди сколько влезет. Мать моя поначалу чувствовала себя неловко от чужого окна, которое стало днем и ночью смотреть в наш двор. Ей казалось, что за его темными стеклами постоянно скрываются чьи-то глаза. Тогда она посадила напротив него абрикосовое деревце, думала: вырастет — заслонит. Деревце росло долго, так, кажется, и не выросло, а мать за это время привыкла к окну и уже не обращала на него внимания.
А может, и не привыкла, может, ее просто отвлекли другие Карповы дела, которых у него было великое множество...
Слово о работе и рабочем виде Карпова
Работает Карпов на путях, он бригадир ремонтной бригады. Под его началом девчат десятка полтора. В стеганках, в штанах ватных, девчата выглядят толстозадыми коротышками. Это зимой. А летом — ничего: в блузках веселых, в косынках цветастых, они — будто стайка пестрых птичек на железнодорожное полотно опустилась. Хлопочут: старые шпалы вытаскивают, новые ставят, костылями крепят, щебенку подбивают.
Карпов зимой и летом — одним цветом: в серой простой спецовке. Зимой под нее он поддевает ватную фуфайку и ватные брюки, летом же обходится без них. Спецовка его сшита из грубой палаточной материи — брезента, и сидит она на нем — колом, как белье на морозе. На ходу Карповы штанины не шуршат, а скрежещут, будто железные.
Во время работы Карпов обычно стоит в сторонке и наблюдает. Наблюдает не столько за работой девчат, сколько за дорогой — не появился бы поезд внезапно. Если у девчат не ладится, помогает, начальника из себя не строит.
На поясе у Карпова в кожаном чехле два флажка — желтый и красный. Это с одного боку. А с другого — петарды. Три. Белые, металлические. Петарды — наша постоянная мальчишеская зависть: руки, глаза наши так и тянулись к ним. Но Карпов даже потрогать не дает: опасно.
Карпов строг. На работе тоже строг. Даже не то чтобы строг, а серьезен. Шутки об него разбиваются, как пустые бутылки о скалу. И если какая из девчат слишком уж разойдется, скажет:
— Ты ото, Настя, как зубы скалить, так лучше бы...— говорит он медленно, слова выдавливает с трудом, будто загустевшую пасту из тубы.