Карт-Бланш для Синей Бороды
Шрифт:
— Охотно верю. Раз уж мы начали беседовать столь откровенно, позвольте спросить: вы и правда приехали в наш город, чтобы найти себе новую жену?
— Правда, — ответил он, продолжая разглядывать меня, как диковинного зверька.
Он не сел в кресло, а остался стоять, и его широкоплечая фигура против света свечей казалась особенно огромной. Он подавлял одним своим присутствием, и мне больше всего хотелось побыстрее покинуть эту комнату чтобы освободиться от этого человека. Освободиться? Но я ведь ему не принадлежу?.. Все эти мысли промелькнули в моей голове
— А что случилось с предыдущей леди де Конмор?
— Упала с лошади и свернула себе шею, — граф произнес это безразлично, словно говорил о подгоревших блинчиках на завтрак.
Его тон задел меня. Если он решит жениться на Констанце, будет ли она счастлива с черствым человеком, которого не огорчает недавняя гибель жены.
— Вы говорите об этом с таким спокойствием, милорд… Совсем не похоже на безутешного вдовца.
— А я — счастливый вдовец, — сказал он. — Хотите знать, почему? Раз уж мы беседуем откровенно?
15
Голос де Конмора стал вкрадчиво-опасным, а сам он подался вперед, заглядывая мне в лицо. Я почувствовала себя кроликом перед волком, что внезапно выскочил из чащи. Еще немного — и хищник бросится на меня и откусит голову. Или… свернет шею…
— Нет! Оставьте свои тайны при себе, мне они ни к чему, — торопливо произнесла я.
— Разумное решение, — пробормотал он и вдруг коснулся моей рассыпавшейся косы.
— Кто же придумал назвать тебя Бланш? У тебя темные волосы.
— Когда я родилась, они были белокурыми, как у моих сестер сейчас, — сказала я, еле сдерживая стремительно забившееся сердце. Этот человек и пугал, и волновал одновременно. Я вдруг подумала, что не смогла бы дать ему оплеуху, вздумай он
— Разрешите удалиться, милорд, — произнесла я срывающимся голосом, и делая шаг назад.
— Разрешаю, — сказал он и взял мою руку.
Я дрожала, но не сделала попытки вырваться и убежать. Бедный рождественский кролик, угодивший в пасть к волку! Вот кем я сейчас себя ощущала!
— Сожалею, но не смогу попрощаться с тобой по окончании праздника, — сказал де Конмор, поднося мою руку к губам. — Попрощаюсь сейчас.
Не сводя с меня глаз, он поцеловал не тыльную сторону ладони, как полагалось по этикету, а ладонь. Поцелуй получился долгим — гораздо дольше, чем требовали правила приличия. Мужские губы — горячие, твердые, опалили мою кожу, но это был самый восхитительный огонь в моей жизни.
Как зачарованная я смотрела на него, не понимая, как получилось, что этот мужчина действует на меня подобным образом. Как будто он объявил меня своей собственностью, но что самое странное — мне вовсе не хотелось этому противиться. Не хотелось освобождаться от его власти. И хотя какая-то частичка меня взывала к здравомыслию, я чувствовала, что окончательно и безоговорочно пропала от этого пронзительного взгляда, от прикосновения горячих губ. В голове так и зазвенели колокольчики — словно новый год уже наступил, и сбылось ожидание зимнего волшебства.
Но граф отпустил мою руку, и стало холодно. Только сейчас я заметила, что камин в комнате не горит, и как мне неуютно в холодной комнате в тонком бальном платье.
— Наверное, это трудно… — сказал де Конмор и замолчал.
Не дождавшись ответа, я спросила:
— Трудно — что, милорд?
— Жить рядом с тобой.
— Милорд?.. — мне показалось, что я ослышалась, но граф уже кивнул на дверь, разрешая уйти.
— Свернешь направо, а затем пойдешь — прямо, до арочной двери. Окажешься как раз в общем коридоре, — он махнул рукой, показывая, что мне надо поскорее удалиться.
Бочком я двинулась к двери, потом повернулась к графу спиной и почти выбежала вон.
Музыка все еще играла, и я нашла танцевальный зал без труда, хотя в этой половине дома не горели светильники. Прежде, чем войти в зал, я проскользнула в дамскую комнату, чтобы привести в порядок волосы. Зеркало отразило меня, и я была неприятно поражена увиденным — растрепанные волосы, помятое платье, оборка на рукаве почти оторвана, глаза и щеки горят, а губы алые, как кровь. Впервые я увидела себя в таком странном образе — диком, ярком, безумном… Неужели, это порыв Реджи породил меня такую? Или всему виной граф?.. Я вспомнила прикосновение его ладони к своей щеке и прикосновение его губ к своей ладони… Почему стало так холодно, когда он отпустил меня?..
— Бланш! Вот ты где! — в комнату вошла матушка. — Куда ты пропала? — она ахнула, увидев испорченную прическу. — Что за вид?!
— Оступилась на лестнице, — солгала я, чтобы не тревожить ее лишний раз.
— С каких это пор ты такая неловкая? — поругала меня матушка и тут же занялась моей прической, достав из поясной сумочки гребень. — Но ты ушла к Реджинальду? Как он допустил, чтобы ты упала?
— Его позвал граф, — опять солгала я, — по какому-то важному делу, а мне пришлось возвращаться одной. Там было темно, вот я и споткнулась.
— Главное, чтобы леди Пьюбери не увидела тебя! — матушка наскоро уложила мне волосы, подвязав пряди лентой, которую тут же оторвала от рукава. — Бог знает, что она тогда подумает!
Потом она оторвала и вторую ленту — для симметрии, и мигом выщипала торчащие по шву нитки.
— Ну вот, теперь выглядишь почти респектабельно, — она взяла меня за плечи и покрутила в разные стороны. — Припудри щеки, ты слишком румяная…
— Но девушкам нельзя пользоваться краской! — притворно ужаснулась я, чем рассмешила матушку.
С лукавым видом она достала пудреницу и коснулась пуховкой моих щек и губ.
— Юным девушкам много чего нельзя, но иногда — можно, — сказала она, подмигнув мне.
— Щекотно! — я хотела почесать лицо, но матушка ударила меня по пальцам.
— Не вздумай! И идем поскорее в зал, там танцы в самом разгаре. Возможно, граф уже отпустил Реджинальда? А может, тебя еще кто-нибудь пригласит. Ты была так мила, когда танцевала с ним. О чем вы говорили?
— Его родители умерли, — сказала я, — он приехал, чтобы уладить кое-какие дела отца. Сказал, что скоро опять уезжает.