Карта и территория. Риск, человеческая природа и проблемы прогнозирования
Шрифт:
Какую часть текущего объема производства общество готово отдать, чтобы защититься от кризисов, наступающих раз в 50 или 100 лет? Как оно приходит к такому решению и кто его принимает? Если решения об уровне приемлемого риска принимаются главным образом на частном уровне2, то ответственность за маловероятные события, вроде землетрясения и цунами 2011 г. в Японии, в основном лежит на правительствах. Хотя официальных данных для оценки размеров и качества наших буферных резервов нет, старение и деградация основных фондов, как государственных, так и частных, ясно указывает на то, что такая их часть, как буферные резервы, тоже приходит в упадок.
Глава 15
Заключение
Еще до того, как план этой книги созрел у меня в голове, я отчетливо понимал, что базовое допущение классической и неоклассической экономики о рациональном
Создание моделей
В задачи этой книги не входит разработка детальной модели. Но подобная модель должна включать в себя ряд переменных, отражающих те проявления человеческой натуры, которые демонстрируют долгосрочную экономическую стабильность. В их числе временн'oе предпочтение (и процентные ставки), премии за риск инвестирования в акции, мультипликатор «прибыль/цена» и, с XIX в., норма частных сбережений. Они отражают границы страха и эйфории, которые определяют динамику экономического цикла. В целях прогнозирования можно считать, что они останутся бестрендовыми в будущем.
Кроме того, существуют постоянные величины, на которые не влияют свойства человеческой натуры, такие как сумма социальных выплат и валовые внутренние сбережения как процент от ВВП. Другие постоянные в прогнозировании включают численность рабочей силы, т. е. потенциально работоспособные в 2030 г., которые уже родились, и среднее число отработанных часов.
Из-за непостоянства и непредсказуемости человеческой натуры, прогнозирование всегда будет носить характер игры «орел-решка». Но я верю, если правильно интегрировать некоторые аспекты систематического проявления инстинктивных склонностей, ограниченные рыночными силами и принципами двойной бухгалтерской записи, то мы сможем значительно увеличить точность прогнозирования. Эйфория всегда будет порождать бычьи рынки, подпитываемые стадным поведением, за которыми следуют спровоцированные страхом схлопывания пузырей.
Эти модели должны включать уравнения, которые, когда возможно, будут оценивать и учитывать систематические проявления поведения людей и корпоративной культуры. К сожалению, у нас слишком мало релевантных исторических исследований, которые помогли бы сделать выводы о характере поведения финансовых рынков, хотя сейчас мы знаем куда больше, чем до кризиса 2008 г.
Мы далеко ушли от безмятежных 1960-х гг., когда все верили в то, что эконометрические модели откроют новые возможности и позволят точно судить о будущем. После того, как реальность неоднократно возвращала нас, специалистов по прогнозированию, на землю, уверенности в способностях видеть дальше собственного носа поубавилось. Чтобы высказывать экономические суждения, всегда придется выходить за пределы уравнений. К счастью, многие из наших интуитивных умозаключений, когда они являются следствием дедукции, очевидно, соответствуют реальности. Я попытался отразить характеристики инстинктивных склонностей в приложении А.
Нам никогда не достичь фантастического успеха дельфийского оракула или Нострадамуса, но улучшить плачевные результаты нашей деятельности в последние пять лет, безусловно, можно.
Самоанализ
Это аналитическое путешествие подошло к завершению в таком месте, которого я никак не ожидал, когда начал пересматривать свой взгляд на то, что же именно кризис 2008 г. рассказал о нас самих. Америка начала свое триумфальное шествие в послевоенном периоде, когда возглавила формирование новой международной финансовой системы на основе американского доллара, а также создание МВФ, Всемирного банка и ГАТТ1. Как я отмечал в главе 11, в 1960-е гг. мы обратили нашу щедрость на наименее обеспеченных внутри страны и запустили в действие механизм постоянного роста социальных выплат физическим лицам. С момента принятия программы социального страхования в 1935 г. размеры выплат росли не слишком заметно, но это было до тех пор, пока не появилась программа Medicare в 1965 г., после чего выплаты пошли вверх и увеличились с 4,6 % ВВП до 14,3 % ВВП к 2013 г. Особенно беспокоит то, что выход на пенсию беби-бумеров, получателей значительной доли социальных выплат, только начался. Как говорилось в главе 9, если бы доля социальных выплат сохранилась на уровне 4,6 % ВВП (что тоже немало, но все же это лучший из вариантов, которые я вижу), то финансовый хаос, который мы переживаем сейчас, вряд ли вышел бы на передний план государственной политики.
Но, как оказалось, социальные выплаты, которым не придавали большого значения в правительстве до депрессии 1930-х гг., приобрели широчайшую политическую поддержку. Трастовые фонды социального страхования создавались по образу и подобию частных пенсионных планов с полным финансированием. Между тем, взносы в трастовые фонды плюс проценты и с 1984 г. налоги на выплаты сократились настолько, что их стало совершенно недостаточно для полного финансирования социальных программ, по данным официальных актуариев фондов. Даже попытки федерального правительства финансировать все эти программы из текущих поступлений оказались настолько недостаточными, что значительную часть федеральных расходов (особенно на социальные выплаты) пришлось заимствовать на финансовых рынках. Источником этих средств практически полностью являются частные внутренние сбережения и все те сбережения, которые нам удается заимствовать за границей.
Активное сальдо по текущим расчетам в послевоенное время отражало исключительную щедрость Америки. Излишки зерна2 из центральных районов страны, а также промышленные товары и средства производства шли на экспорт в 1947–1948 гг. Однако в 1982 г. излишки закончились, и нам, наоборот, пришлось заимствовать у иностранных компаний, физических лиц и правительств, чтобы восполнять иссякающий поток внутренних сбережений. Эти заимствования создали чистый долг Америки перед остальным миром, который сейчас достиг почти $5 трлн. По мере возрастания дефицита правительственного бюджета, в равной мере снижался рост валовых внутренних сбережений. Причиной убывания потока валовых внутренних сбережений, как отмечается в главе 9, совершенно очевидно стали правительственные социальные выплаты физическим лицам.
Удивительная стабильность валовых частных внутренних сбережений как доли ВВП (см. пример 9.3) наблюдается с 1870 г. Они остаются главным источником финансирования валовых внутренних инвестиций Америки — источником роста производительности и уровня жизни. Расходы на личное потребление по определению ничего не добавляют к нашим основным фондам и, соответственно, не влияют на наш будущий уровень жизни.
Кроме того, социальные выплаты, которые практически полностью тратятся на потребление, как я показал в главе 9, вытесняют доллар на доллар частные сбережения, сокращая их поток в капиталовложения и перенаправляя на личное потребление. Как показывают данные Бюджетного управления Конгресса, в определенной мере в результате непрерывного роста неравенства доходов на верхний квинтиль получателей дохода приходилось 94 % подоходного налога в 2009 г. по сравнению с 64 % в 1981 г.3. Этот квинтиль стал основным источником финансирования роста социальных выплат. Средняя норма сбережения для верхнего квинтиля составляет примерно 10–15 % дохода4, но, по моим подсчетам, предельная норма сбережений для этой группы в три раза больше (я говорю об этом в главе 9). Сбережения домохозяйств как процент от располагаемого личного дохода снизились примерно с 10 % в середине 1970-х гг. до чуть менее 5 % в 2013 г.5. Неожиданным результатом переключения потока сбережений с инвестирования на финансирование потребления стали снижение темпов роста ВВП и размывание слоя домохозяйств со средним доходом.
Между тем, американский бизнес демонстрирует хорошие результаты. Его денежный поток значительно вырос, и не потому что экономика демонстрирует устойчивый рост (это не так), а потому что затраты бизнеса сокращаются, а расходы на оплату труда производственных рабочих под давлением конкуренции и технологий растут менее чем на 2 % в год в последние пару лет, и даже меньше в реальном исчислении (см. пояснение 15.1). Это в некоторой мере является следствием сильного снижения влияния профсоюзов на частный сектор. Факты показывают, что коллективный договор приводит к повышению зарплат. Профсоюзы государственных служащих также находятся в жестких условиях, поскольку снижение налоговых поступлений оказывает давление на зарплаты государственных и муниципальных служащих.