Карта любви
Шрифт:
— На самом деле поручений не так уж много! — лукаво прищурился Ржевусский. — Открою тебе еще одну тайну: я никогда в глаза не видел никакого Колыски! Мне просто посоветовали назвать его имя, потому что Жалекачский был некогда знаком с ним и для порученца своего старого друга ничего не пожалеет. Не думаю, конечно, что он отведет меня в подвал и покажет золотого лебедя, но если его об этом попросишь ты…
— Я?! — так и ахнула Юлия. — Я-а?!
— Ну разумеется! — Ржевусский схватил ее за руку. — Я ведь заметил, как на тебя поглядывал старый развратник! В этом платье ты неотразима, и, уверен, тебе даже не придется его снимать: пану Жалекачскому вполне достаточно будет, если ты просто поднимешь юбку повыше и раздвинешь ножки, чтобы он мог увидеть в разрезе панталон это дивное местечко, которое испокон веков вводит мужчин во грех.
— Только увидеть? — глухо спросила Юлия, не в силах понять, шутит Ржевусский или говорит всерьез — как же можно так вот шутить?!
Он захохотал в ответ:
— Думаю, нет. Думаю, нет! Но ты не бойся: едва ли Жалекачский отважен в близости и способен долго резвиться с женщиной. Орудие его тощее и малоподвижное, сколь я смог разглядеть. Думаю, он мгновенно потеряет способность к соитию, едва лишь коснется женского лона. Однако если ты постараешься, то успеешь у него многое выведать, моя красавица чатрани!
Юлия смотрела на него во все глаза, не постигая стремительности превращения пылкого любовника в расчетливого сутенера. Что же это?! У всех мужчин, ею встреченных, такое пристрастие: превращать женщину в проститутку?! Или он просто безумен? Обезумел от жадности?
— Ты ошибся, — проговорила она медленно, высвобождая свою руку. — Тебе надо было сразу взяться за пани Жалекачскую — и клад уже был бы твоим.
— Не думаю, что эта польская Цирцея хоть что-то знает о таких вещах, — деловито отозвался Ржевусский. — У меня была такая мысль, но, думаю, тебе повезет больше.
— Нет, думаю, не повезет, — отчеканила Юлия, глядя в черные бесстыжие глаза. — Я и пытаться не стану…
— Тогда я к тебе больше не притронусь никогда, — хладнокровно перебил ее Ржевусский и выжидательно уставился на нее. Ей что, следовало зарыдать от ужаса?!
— Да на здоровье, — пожала плечами Юлия и повернулась, чтобы уйти. — Еще и спасибо скажу… — И вскрикнула от боли, потому что Ржевусский схватил ее за плечи и с силой рванул к себе.
— Да как ты смеешь? — Он на миг даже подавился своим хриплым клекотом. — Ты должна сказать, что не перенесешь этого! Что для тебя лучше умереть, чем лишиться моих ласк! Так всегда мне говорили! Я самый лучший! Женщины сходят от меня с ума, потому что я натираю свой член высушенными семенниками черного кота, смешанными с маслом жасмина. — Глаза его повлажнели от искренней, почти мальчишеской гордости. — Женщина не может пожелать после меня другого мужчину, потому что перед тем, как приступить к действию, я кипячу желчь белого зайца с медом и смазываю свое орудие…
— Надо думать, на сей раз ты забыл это сделать, — передернула плечами Юлия, пытаясь высвободиться, но Ржевусский оказался сильнее и, одним рывком свалив ее на пол, вскочил на нее верхом:
— Ты не уйдешь! Я докажу тебе! Ты снова будешь умолять меня! — И, подхватив под колени, он с силой развел в стороны ее ноги, с вожделением уставясь на маленькую золотистую клумбу, видневшуюся в разрезанном шагу панталон, источавшую нежный, соблазнительный аромат…
Юлия едва не задохнулась от ярости. Невозможно было вообразить, что еще полчаса назад она готова была сама изнасиловать этого мужчину, чтобы получить хоть крохи наслаждения. Сейчас он внушал ей только отвращение своим самодовольством хорошо тренированного самца, и она билась из стороны в сторону, пытаясь вырваться. Но сладить с разъяренным Ржевусским было невозможно. Злость его была удесятерена тем, что основной предмет его гордости никак не желал вставать в боевую позицию, а по-прежнему безмятежно спал, какие бы испепеляющие взоры ни бросал на него хозяин. Это было так невыносимо смешно, что Юлия зашлась в истерических судорогах, давясь разом и хохотом, и криком отвращения, — и не сразу смогла опомниться, когда кто-то схватил ее под мышки и, сильно встряхнув, поставил на ноги.
Прошло некоторое время, прежде чем Юлия сквозь туман злых слез разглядела, что Ржевусский, стеная от боли, валяется среди разбросанных шкур, а над ним, словно пышущий огнем дракон, возвышается не кто иной, как разъяренный пан Жалекачский с обнаженной карабелей в руке.
Юлия бросила испуганный взгляд ниже его пояса. Слава Богу, хоть эти штаны были застегнуты!
13
ЗОЛОТОЙ ЛЕБЕДЬ И ЕГО СОКРОВИЩА
— А ну, берите этого обманщика! — мрачно приказал пан Жалекачский. — Да он такой же курьер Колыски, как я — пан Володыевский! [57] Ишь, пся краев! Вздумал обижать даму в моем доме! Истинным дикарем сделался, а ведь сын гетмана! Что творится с миром! Надеюсь, с вами все в порядке, прелестная панна? — Он подал руку Юлии и помог ей встать. — Передаю вас на попечение моей жены, а этого злодея будет ждать примерная кара. Ведите его! — Он зашагал по коридору, а следом волокли ошеломленного и откровенно перепуганного Ржевусского, едва успевшего прикрыть наготу бурнусом. Он что-то выкрикивал по-французски, верно, в свое оправдание, однако его никто не слушал, только какой-то мелкорослый панок не погнушался изрядно ткнуть его под ребро.
57
Один из рыцарей старошляхетских времен.
— Не кричи, никто не заступится, — посоветовал он почти дружески. — Первое правило этого дома: никогда не порти настроение пану Жалекачскому печальными вестями, потому что у хорошего гостя на первом плане должно быть здоровье его хозяина. Да и, наконец, тебе уже ничего не поможет…
Юлия, очнувшись от внезапности свершившегося, бросилась к окну.
Посреди двора стояли друг против друга полуодетый Ржевусский и пан Жалекачский, поигрывающий карабелею. Точь-в-точь такая же была у «бедуина», да не совсем, на конце ее не было отверстия с продетой насквозь проволокой. Такую штуку Юлия уже видела: когда размахивали саблею, проволока била по лицу противника и не давала подойти поближе.
Вот и теперь Жалекачский наступал, играючи, а Ржевусский неловко пятился. По всему видно было, что он более привык держать в руках кокетливую шпажонку, а не это коварное оружие — то ли турецкое, то ли польское. И все-таки уродился он удал да ловок, а потому, как бы и забыв про свое нелепое одеяние, постепенно освоился с незнакомым оружием и перешел в наступление. При первом же его выпаде пан дракон столь удивился, что замешкался — и рубаха его тут же была вспорота от шеи до пояса.
Даже сквозь толстые стены проник разъяренный рев, и по знаку хозяина толпа прихлебателей завалилась на Ржевусского, а сабля, выбитая из его руки, покатилась, звеня, по замороженному двору.
«Что же вы делаете? — чуть не закричала Юлия. — Все на одного?! Да вы же дворяне, шляхта!»
Но она не сказала ни слова, подавленная стремительностью событий и осознанием: эта дерзость может стать вообще последней дерзостью в ее жизни, ибо пан Жалекачский — царь и бог в своем поместье! Ему человека убить — что чихнуть! Ведь сейчас все, кажется, к этому и шло. А когда толпа снова отхлынула, бурнус Ржевусского был завязан под шеей наподобие савана и стягивал руки покрепче смирительной рубашки. Даже ноги были спутаны — он только и мог, что семенить, подталкиваемый к перепуганному ксендзу, которого в тычки гнали с другого конца двора, а из низенькой дверки подвала выходил, с наслаждением расправляя могучие плечи, длиннорукий приземистый человек, державший в руках… о Господи Иисусе! — топор палача, и при этом зрелище ноги Ржевусского вовсе заплелись, а изо рта вырвался нечеловеческий вопль.