Картежник и бретер, игрок и дуэлянт. Утоли моя печали
Шрифт:
– Петр Первый заменил славянский дуб колючей германской елью под новый, тысяча семисотый год. Может быть, он имел в виду, что нашего брата-русака следует гладить только по шерстке?
– Ваня, среди бабушкиных драгоценностей найдется перстень и изумрудные серьги? – неожиданно спросила Надежда, никак не отреагировав на довольно неуклюжую шутку.
– Бабушкиных драгоценностей вообще нет. Варвара продала их с нашего общего согласия, чтобы помочь Роману стать на ноги.
–
– Так они же проданы, а не заложены, Наденька. Где их теперь искать?
– Какая жалость…
– «В чашу с чистою водой клали перстень золотой, серьги изумрудны…» – вдруг процитировал Аверьян Леонидович. – А обручальное кольцо, Надин, вас не устроит? Когда-то Машенька надела его мне на палец, и с той поры я его не снимал. – Он протянул через стол руку. – Тяните, Наденька, тяните изо всех сил, оно срослось со мной.
Надя посмотрела ему в глаза, улыбнулась:
– А вы извините меня за резкость?
– Не было никакой резкости. Забудьте и тащите кольцо.
– Надо палец намылить! Палец!
Обрадованный явным улучшением погоды за столом, Иван сам принес мыло, намылил кожу вокруг кольца и, наконец, с большим трудом стянул его.
– Не больно, Аверьян?
– Терпимо.
– Благодарю, Аверьян Леонидович, – сказала Надя. – Утром верну в целости и сохранности. А сейчас сыграю для вас, пока вы будете курить свои противные сигары.
Они перешли в гостиную. Мужчины неспешно, со вкусом курили, а Надя села к роялю и по памяти, без нот играла им, пока в дверь осторожно не заглянула Феничка:
– Пора, барышня!.. – загробным шепотом возвестила она.
– Пора девичьих забав, – пояснила Наденька. – Извините нас, господа.
Девушки поднялись в спальню Нади, зажгли свечи, потушили яркую керосиновую лампу. Сразу почему-то стало тревожно, и Надя сказала приглушенно:
– Зеркала надо завесить.
– Как при покойнике, что ли?
– Не знаю, но так полагается.
– Ой, не нравится мне все это, – вздохнула Феничка, занавешивая оба зеркала. – Ну, а теперь что?
– Ждать, когда полночь пробьет.
– Страсть-то какая…
Девушки уселись рядом и примолкли. Чуть потрескивая, горели свечи, тени дрожали на стенах. Было жутковато, и Феничка вцепилась в руку своей хозяйки. Наконец снизу, из гостиной, донеслись гулкие удары напольных часов.
– Нечистой силы время пробило, – прошептала Феничка. – А теперь что?
– Теперь?.. За ворота – башмачок. Ты принесла башмачок?
– Принесла. Во двор, что ли, с ним выходить? Обсмеют.
– Давай в окно выкинем.
– Так окна на зиму заклеены.
–
– Я?
– Ну, у нас же один башмак.
Феничка покорно влезла на подоконник, открыла форточку. Надя подала старый башмак, и горничная тут же вышвырнула его.
– За ворота бросила?
– В сад. Окна-то ваши в сад выходят, а двор эвона с другой стороны совсем.
– Ну, ладно, – согласилась Наденька и забормотала: – «За ворота башмачок, сняв с ноги, бросали…» Тут у нас не совсем так, как у Жуковского. Дальше – «снег пололи». Ты умеешь снег полоть?
– А зачем его полоть? – удивилась Феничка и наставительно пояснила: – Полют грядки, барышня.
– Что-то пока у нас плохо получается, – вздохнула Надя. – После этого… После этого нам придется все равно выходить во двор.
– Зачем?
– Под окнами слушать.
– А, это интересно! – оживилась Феничка.
Девушки быстро оделись и через черный ход осторожно, боясь скрипнуть ступенькой, спустились во двор.
– Слушай очень внимательно, это важно, – прошептала Надя. – За мной к первому окну, где виден свет.
Они прокрались к освещенному окошку и замерли, навострив уши.
– Молчат там…
– Тихо!.. – зашипела Наденька.
– На круг – две тысячи, – вдруг еле слышно донесся мужской голос. – Не мало, не мало…
– Это Евстафий Селиверстович, – почти беззвучно пояснила Надя. – Отчет пишет…
– Чего пишет?
– Тише!..
– Конечно, ради праздника ничего не жаль, однако… – бормотал тем временем Зализо.
Наденька оттащила Феничку от окна:
– Отчет – это неинтересно. Пойдем к следующему окну.
В следующем окне была открыта форточка и распахнуты шторы. Девушки подкрались, осторожно заглянули.
Это была гостиная. В креслах уютно покуривали Беневоленский и Иван.
– При семидневной обороне Шипки я окончательно понял, сколь опасна революция для России. Представь себе обезумевшую толпу под зеленым знаменем Пророка и столь же обезумевшую – под русским знаменем. Я все время видел перед глазами эти толпы вооруженных людей, когда залечивал отпиленную по локоть руку.
– Ты не прав, Аверьян. То была война за свободу.
– Я не говорю об оценках, поскольку то, что одна сторона считает плюсом, противоположная считает минусом, и наоборот. Я говорю об ожесточении людей. Безумном, неуправляемом ожесточении… Великая Французская революция тоже была борьбой за свободу, но сколь же кровава и жестока она была. А революция в России обречена на еще большую кровь.