Картина Черного человека
Шрифт:
Он был в порядке: стоял в углу перед большим аквариумом и следил за плавающими там рыбами. Народ потихоньку расходился – что тут делать-то теперь…
Я хотела уже увести Вику из ресторана, но тут ко мне подошел Сан Ваныч и сказал:
– Ты… это… картину забери.
Я его сперва не поняла:
– Что? Какую картину?
– Ну как – какую? Которую мы ей… покойнице подарили. Все же общественная собственность.
– А почему я? – вскинулась я.
– Потому что ты на машине, – отрубил он, – а мне еще труповозку ждать.
Ну да, всегда я оказываюсь крайней… Но, с другой стороны, Сан Ванычу тоже не позавидуешь.
Я хотела ему это сказать, но Сан Ваныч уже исчез. А ко мне подошел ужасно недовольный менеджер ресторана с картиной в руках, завернутой в какое-то серое полотно, и протянул мне:
– Вот, возьмите, ваш начальник сказал, что вам можно отдать. Нам она только мешает.
Я выругалась про себя, обхватила одной рукой картину, другой взяла за локоть Вику и выкатилась из ресторана.
Вы, может быть, думаете, что у меня своя машина? Ох, если бы это было так, я бы в этом гадюшнике не работала! Нет, машина принадлежит маме Вики, он сам водить не может, поэтому я получила права и вожу машину по доверенности.
Вику я довезла до его дома и сдала с рук на руки его маме, она пыталась расспрашивать, как все прошло, но, взглянув на меня, поняла, что лучше с этим подождать. Вот за что уважаю эту женщину, так за то, что она всегда умеет вовремя остановиться. Впрочем, не только за это, но об остальном после.
Распрощавшись, я – с картиной под мышкой – пошла к себе, благо дома наши совсем рядом.
Поднялась, открыла дверь своим ключом.
В коридоре, конечно, меня поджидала Петровна.
Она с любопытством уставилась на картину и спросила:
– А это что у тебя, Алешка?
Не помню, говорила ли я, что полное мое имя Алевтина, как это вышло, потом объясню, некоторые люди, с которыми я в относительно хороших отношениях, зовут Алей, а Петровна – Алешей, ну да, мужским именем. Но я привыкла.
– Картина, – отмахнулась я.
Петровна по своему обыкновению продекламировала подходящий к случаю детский стишок:
– Дама сдавала в багаж
Диван, чемодан, саквояж,
Картину, корзину, картонку…
Про собачонку она говорить не стала, вместо этого продолжила расспросы:
– А что еще за картина? Откуда?
– Это чужое, с работы! Ничего не трогай! – ответила я и прислонила картину лицевой стороной к стене.
И отправилась в туалет – давно уже туда стремилась. В ресторане такой дурдом, что никак не успеть было.
Из туалета я услышала какой-то странный звук, будто кто-то уронил на пол мешок картошки.
В удивлении я вышла, вернулась в прихожую…
И увидела на полу Петровну.
Она лежала с закрытыми глазами и, кажется, не дышала. Однако, приглядевшись, я увидела, что правая
У меня случилось то, что французы называют дежавю – показалось, что я это уже видела. Ну да, только что в ресторане на моих глазах умерла Анна Павловна, и вот теперь Петровна…
Две смерти в один день – это уже перебор!
Я опустилась рядом с Петровной на колени, похлопала ее по щекам и проговорила:
– Петровна, миленькая, не умирай!
Не скажу, что я к ней питаю какие-то особенно нежные чувства, но знаю ее с детства и как-то привыкла к ее незаметному, непритязательному существованию, к тому, что она всегда рядом со своей нарастающей деменцией.
К счастью, глаза старухи открылись, правда, выражение в них было какое-то дикое. В ее глазах был страх, да что там страх, в них был запредельный ужас. Она что-то зашептала.
Я пригнулась ближе и с трудом разобрала:
– Робин-Бобин-Барабек
Скушал сорок человек…
– Петровна, ну что ты несешь? – проговорила я, радуясь тому, что она вроде жива. – Что с тобой? Ты можешь встать?
Но ждать от нее осмысленного ответа не приходилось. Вместо этого она проговорила немного громче и отчетливее:
– Людоеда людоед
Приглашает на обед…
– Да что ты такое несешь? – Я всерьез испугалась.
А она вместо ответа приподняла левую руку и показала на что-то у меня за спиной.
И снова в ее взгляде и в самом жесте едва шевельнувшейся руки был дикий ужас.
Я повернулась, посмотрела, на что она показывает… и увидела картину.
Я точно помню, что поставила ее лицом к стене, видно, Петровна из любопытства повернула картину. Говорила уже, что Петровна для своих лет не в меру шустрая и любопытна, как сорока.
Только сейчас я как следует рассмотрела эту чертову картину.
Картина как картина – пейзаж, как и говорил Сан Ваныч.
Честно говоря, этот пейзаж не очень мне понравился, мрачный какой-то, депрессивный. На картине был изображен густой лес, старые темные деревья окружали небольшое озерцо с темной торфяной водой. И больше ничего – ни людей, ни животных, птицы какой-нибудь на ветке сосны и то не было.
И тут до меня дошло, что Анна Павловна умерла, взглянув на эту картину, и вот сейчас Петровна… вроде она не умерла, но ей явно очень плохо!
Да что такого в этой картине?
Я снова взглянула на нее, прислушалась к себе – нет, ничего особенного я не почувствовала.
Ну, мрачная картина, безрадостная, но, чтобы от ее вида прийти в такой ужас, от которого можно потерять сознание и даже умереть… нет, этого я не могла представить.
Петровна тем временем снова отключилась, дышала часто и неровно, по ее телу то и дело пробегали судороги.
Я достала телефон и вызвала «Скорую».
И только тогда открылась дверь комнаты матери, и она выползла в прихожую, нечесаная, в старом халате.