Картина с пожаром
Шрифт:
– Родственница? – молвила она. Наша девочка произнесла первое слово! Меня вдруг посетила охлаждающая мысль о том, что с ней, возможно, что-то не так. Аутичная внучка живет с эксцентричной бабкой. Вполне в духе эпохи, а?
– Ну да. Женщина. Вчера мы с ней ходили вот в эту квартиру. И вы меня видели. Она дома?
– Забери меня отсюда, – почти прошептала она.
Я опешил. В лице этой флегматичной детки ничего не изменилось, но в словах была живая груcть… Грусть! Грусть и тревога. Только я стал выдумывать ответ, как послышалось шарканье тапок, и за спиной девушки показалась искомая миссис
– Чего это вы тут беседуете в дверях? Аля, ну-ка иди в комнату. Вам чего?
– Вы меня не помните? Я вчера заходил. Вы мне показывали квартиру художника. Хотел спросить, не слышно ли чего о нем с тех пор.
– А, ну да, припоминаю вас, – старая миссис, кажется, сомневалась.
– И? Что-нибудь новое?
– Новое?
– Про художника.
– А что новое?
– Быть может он приходил?
– Кажется, нет.
– Вы помните, мы вчера выяснили с вами, что в квартире ничего не горело. Тем не менее он, вроде бы, с ожогами поступил в больницу.
– Ах… Так вы полицейский? Салимов?
Мои старики давно уже были в мире подземном, ушли туда раньше, чем я успел насладиться их забывчивостью и всеми прелестями общения с тем, чей ум безнадежно слабеет с каждой лишней минутой, проведенной с нами. Поэтому то, что она настолько плохо запомнила вчерашние события, меня изумило. Но, черт возьми, с нее не убудет если я…
– Да, Салимов, – моя фамилия. Хотел бы узнать у вас, не произошло ли чего нового.
– Вы может зайдете к нему в квартиру? Я сейчас открою, у меня ключ есть.
– Да, разумеется, вы очень поможете делу, – не знаю зачем, но я стал добавлять больше баса в голос. Для авторитетности, наверное. Бабушка скромно улыбнулась. Было в ней слегка от той самой Марпл, ее все происходящее очень интриговало.
Мы вошли в квартиру Лица. Ничто не изменилась. Разве что кто-то починил саму входную дверь. Вперед по коридору. Я оглядел кухню, одну из комнат. Жаль, но нигде не было ни художника, ни его трупа, ни почерневшей одежды, которую он сбросил на пол. На тумбочке стоял снимок, с которого, сердито насупившись, поглядывал какой-то малец. Сын?
– Я так плохо спала, знаете ли, – в этот день она была немногословной. Сейчас будет рассказывать о том, как и что у нее болит, наверное. Тем временем мы зашли в мастерскую.
– Так плохо сплю, а под утро будит меня это…
– Этот будит? – не слушаю ее толком.
– Да смех какой-то, прямо вот отсюда. И смеется кто-то и хохочет.
Я остолбенел – в мастерской было все, как и вчера, кроме того, что обгоревшие рамы исчезли. Их не было.
– И смеется вот так вот: «хе-хе-хе», – она изобразила тихонько кашляющий смех. – Хе-хе-хе! – уже громче.
– Скажите, а… Полицейские… То есть, мой помощник вчера рамы от картин не уносил? Вот тут стояли обгоревшие рамы.
– Хе-хе-хе! – бабка продолжала демонстрацию смеха, но уже громче и выразительней. Теперь она мерзко смеялась, как иной киношный злодей, торжественно взирая на меня. У меня по спине побежали мурашки. Она не останавливалась.
– Просите! Я говорю, картины… – но это было невыносимо. Ее смех уже не походил на что-то человеческое. Она лаяла и хихикала как гиена из старого мультфильма о Маугли. Я бы с удовольствием двинул ей прямо
Выбежав и обогнув дом, я вытащил из кармана сигаретку, закурил. Втянул горячий дым всем своим существом. Руки подрагивали, по лбу катилась ледышка пота. Самое страшное – это неожиданное и неестественное в самом привычном – вот что я тебе скажу. Ни с того ни с сего дико захохотавшая старуха, посреди комнаты, в которой намедни горел сумасшедший художник. И постой, она сказала, что слышала смех. Слышала. Теперь меня догнала суть сказанного. Она слышала, как кто-то смеялся в мастерской. Ночью или под утро? Нужно было что-то съесть. Сильно не хотелось, но еда успокаивает, переключает. Мне нужно было собраться и выстроить всё произошедшее в ряд.
***
Купив себе яркую часть от американского образа жизни в виде бургера и картошки фри, я сидел в излюбленном кафетерии в центре города. Котлета напоминала по вкусу разогретую консерву, что одновременно возмущало и заставляло вспомнить что-то из детства. А картошка… Ну, а что картошка? Направляя очередной ее жирный обрубок в рот, я стал набирать номер художественной галереи. Гудок, я жую еще ломоть, успеваю подцепить следующий. Пальцы в масле. Третий гудок. После девятого я сбросил. Не знаю, что там за галерея, но скорее всего у нее собственного ресепшена нет, скорее всего на звонки отвечает владелец или захудалый арт-директор. В данный момент он (любой из них), наверное, валялся где-нибудь около дивана, разнося по ветхой квартире вонь поспевшего за ночь перегара. Впрочем, быть может, если это человек культурный, он мог быть и под веществами более возвышенными – лсд, немного мескалина, или чего там рекомендовал доктор Хаксли для химических каникул?
Скомкав и воткнув в жир тарелки пару использованных салфеток, я отправился к галерее. По пути продолжал позванивать по указанному номеру. На спуске в подземный переход как назло кто-то поднял трубку и изрек невнятное «Алло». Мужской голос. Я спешно поднялся обратно на воздух и:
– Добрый день! Это галерея «Старость»?
– Что вы хотели?
– Я по поводу выставки Лица. Она у вас сегодня в 16:00, верно?
– Выставка… У нас постоянно проходят выставки.
– Лиц! В рекламе значится Лиц. В «Смотрящем» нашел.
– Это что, портал?
– Газета городская.
– А, да, точно.
– Так что, выставка Лица будет?
– Мне казалось, что я не размещал там объявление… Вы хотите прийти? Приходите.
– Вы могли бы ответить еще на пару вопросов?
– Позвоните попозже… У меня тут, кажется… горит что-то…
На этом разговор и закончился, повешеньем трубки. Вялый голос какого-то престарелого господина. Видно недавно проснулся, Бальзак проклятый. Тем временем до открытия выставки оставался час. В переходе ужасно пахло гарью. Я как мог прятал нос в недрах воротника, но это не особенно спасало. Другие пешеходы тоже были явно впечатлены вонью. Откуда она? Дыма не было. Я подумал о художнике. В который раз подумал о нем…