Шрифт:
— Сашка! Вот это да! Заходи, рад тебя видеть. Как ты сюда попал, где сторож?
— Я его убил.
— Что?!
Сашка вошёл, отодвинув меня плечом, и захлопнул дверь.
— Чего слышал. А я так и знал, что застану тебя в твоём музейчике, — радостно добавил он. — У тебя пиво нигде не заначено?
— Погоди ты, что со сторожем?
— Убил, тебе говорят. — Он помахал в воздухе пистолетом, — Не мелочись, Анненков, скоро — куда ни глянь, одни мертвецы будут. Миллиардов эдак восемь. Не слабо, да? А ты из-за какого-то старикана, которому давно пора, шум подымаешь, —
Мы стояли в освещённом вечерним солнцем холле Новопушкинского музея. Я пришёл сюда ещё позавчера по рабочему пропуску. Возможно, в последний раз. Редкая удача в такие дни налюбоваться вдоволь на лучшую живопись. После парижского наводнения 2030 года и финансовых проблем галерей Уффици наше собрание подлинников стало самым впечатляющим, и, наверное, самым крупным на всём свете. Что, впрочем, сегодня мало кого беспокоило.
— Давно ты здесь сидишь? — осведомился Сашка, оглядывая одну из древних статуй, выставленных в холле.
— Третий день. Кстати, веришь ли, но больше никто не заходил.
— И правильно: кому это всё нужно? — заявил Сашка таким тоном, будто бы оплевал разом все стены. — На живопись твою смотреть. Сейчас, друг мой, все заняты самыми подобающими и естественными занятиями — жрут водку и портят девок.
Я поморщился.
— Сань, проблемы с экологией и дурацкая паника — ещё не повод стрелять во всех подряд.
— Опять он заладил, — вздохнул Сашка, — не с экологией проблемы, а у тебя с головой. Будто не понимаешь, что нашему миру пришёл кирдык. Слушай, пить хочу страшно.
— Что, кровью сторожа не напился?
Сашка сдвинул брови и одарил меня взглядом, за которым обычно следовала фраза «Ну и идиот же ты, Анненков», но промолчал.
Вздохнув, я зашагал к своему кабинету, где имелось вожделенное пиво, причём достаточно холодное, чтобы осчастливить Сашку. Интересно, может ли быть счастлив человек, уверенный, что человечество доживает последние дни?
— Сань, ты счастлив?
— Не язви, мне не доставляет удовольствия убивать людей.
— Да я не о том. Ты… вообще счастлив сейчас? Ну, чисто по-человечески?
— Хм… — на долю секунды он задумался.
— Вот смотрю на твою гнусную интеллигентскую рожу и становлюсь совершенно счастливым, — радостно доложил он. — Нет, Анненков, согласись, это пошло — приходить умирать к картинам. Неужто не смог найти менее пафосного занятия? Стёкла, что ли, побить. Мой сосед, например, за три дня расстрелял из охотничьего дробовика семь «Мерседесов». Причём, все белые.
— Гурман, однако.
На ходу я достал ключи, вытащив вслед за связкой несвежий носовой платок, и отпер дверь кабинета.
— И если я его хорошо знаю, то сейчас расстреливает восьмой. Слушай, Анненков, — по Сашкиному голосу стало понятно, что начнёт издеваться, — а ты где хочешь помереть — под Пикассо или этим… как его… Рембрандтом, а?
— Отвали. Может, мне музей как второй дом. Чтоб ты знал, у меня здесь помимо картин
Хлопнув дверкой мёртвого, но ещё хранящего крупицы прохлады холодильника, я протянул Сашке бутыль. Его глаза загорелись, и, несвязно промычав слова благодарности, он припал прямо к горлышку. Пока мой друг жадно булькал, я обошёл письменный стол и, привычно коснувшись пыльных безделушек, уселся в любимое кожаное кресло, тут же начав дёргать и крутить ручки регулировки высоты сидения. Это означало, что я нервничаю или возбуждён. А когда рядом находится этот невысокий, вечно лохматый балбес по имени Сашка, я нервничаю и возбуждён одновременно.
Напившись, он шумно выдохнул и с блаженной улыбкой на лице принялся меня успокаивать, жестикулируя полупустой бутылкой.
— Ну, чего ты переживаешь? Мы прожили по сорок два года, ты так — даже больше. Детей сделали, книг почитали. Ну а что тебя ждёт дальше-то, кроме камней в почках, стареющей жены и наглеющих внуков?
— Не маши руками, сейчас пиво прольёшь на стену.
Сашка пренебрежительно скривил рот, но пиво поставил на холодильник. И тут же принялся бесцеремонно рыться в моих полках, вытаскивая вещи, бегло осматривая, чуть ли не обнюхивая и бросая как попало.
— Стены тебе… Ты учти, очень даже может оказаться, что через минуту в этих стенах будут жить только два трупа. Запросто. — Он хихикнул, и в смешке почувствовался завладевший Сашкой хмель.
— А я не верю. Нашим дорогим согражданам лишь бы погулять да помародёрствовать. Мало ли концов света предсказывали…
Сашка, вскинув голову, оторвался от содержимого полок и прервал меня куда более уверенным тоном.
— Не скажи. Вот если б ты изредка, так, для любопытства, читал ну хотя бы научпоп, говорить с тобой было бы проще. Впрочем, в подобных журнальчиках разжёвано всё, как для полных кретинов, а это ценности не добавляет. — В его карих глазах вспыхнули искорки — Мне повезло, по роду занятий пришлось заниматься смежной проблемой, поэтому…
— Погоди, по какому ещё роду занятий? Ты же больше по спутниковым сигналам…
— И этим тоже интересуется пресловутая экзополярика.
— Ух, ты! А ну рассказывай!
— Расскажу, только пошли в залы. Тоже буду смотреть на твою живопись — (он произнёс это слово с нарочитым ударением на вторую «и»). — Ни черта в ней не понимал всю жизнь, так может, перед смертью прочувствую этих твоих… пикассов… пикасс… пикассей…
Громко звякнув, он выгреб из холодильника ещё две бутылки, лихо откупорил о край полированного стола и, не дожидаясь моего согласия, вышел за дверь.
— Так вот, дорогой мой эстет недоразвитый. Буду тебя просвещать. Слушай внимательно, слов драгоценных не пропускай. Излагать буду простыми словами, так, чтоб даже ты понял. Что такое, по-твоему, радиоволны и свет?
С этой теорией происходящих на Земле катаклизмов я был прекрасно знаком, но решил подыграть, дабы доставить Сашке удовольствие поумничать. Мне же лично больше нравилось считать, что это всё козни марсиан. Злобных. Со щупальцами.
— Электромагнитные колебания, естественно.