Картины из истории народа чешского. Том 2
Шрифт:
И тут шваркнула Нетка деревянной миской об утрамбованный пол, миска грохнула и разбилась. Не стерпев, поднялся и Петр; фламандец полуобернулся. Повернул свою жирную харю и перестал жевать.
А что дальше?
Нужно было бы обладать взглядом орла или орлицы тому, кто первым рассказал Неткину историю и сумел заметить, кто шевельнулся раньше и кто первым схватился за оружие, кто первый — Петр или бывший житель Фландрии?
Надо думать, бес вселился в обоих, и оба в каком-то дурмане набросились друг на друга. У фламандца был меч, и меч этот был на три стопы длиннее оружия кузнеца. Он замахнулся им и, хотя говорят, что лишь оборонялся, задел кузнеца и
Может, фламандец нанес удар. Может, Нетка, птицей бросившись к Петру, сама налетела на меч, которым фламандец собирался проколоть Петра, — так или иначе, но лежит она на земляном полу неподалеку от печки, и лицо ее становится все белее, и ее слабеющая рука ищет руку супруга. Найдя ее, обернулась Нетка с улыбкой к Якоубку, который в эту страшную минуту дополз до нее на коленях.
Этот день стал днем Неткиной смерти. А также днем, когда убит был фламандец, которого Петр поразил его собственным мечом. Он пропорол ему живот. И, оставив Ханса валяться на полу, вышел, вскочил на Хансова коня и, поспешая, чтоб не настигли его бирючи, поскакал прочь от этого места.
Якуб побежал было за ним, но поскольку шаг у Якуба был нетверд, а Петр скакал на резвом скакуне, они никогда больше не встретились.
Что до фламандца, то нужно добавить, что слуги полояшли его на веревки между двух лошадей и двинулись к судье. Ханс стонал, над ним кружили злые духи, его страшила тень смерти. Несчастный призывал Бога и дьявола, выкрикивал проклятья, да такие страшные, что слуги затыкали уши.
Когда наступила ночь и на болотах замерцали светляки, когда дорога стала пустынна как спереди, так и сзади, когда сова сове посылала эхо, несчастных охватил такой ужас, что спихнули они тяжелое тело фламандца на дно болота и разбежались кто куда — домой, на родину, за пределы прекрасной Чехии.
Кесленк — добрый дядюшка и строитель — прождал Ханса до самой своей смерти, а король и прелестная Анежка забыли о нем.
ПЕВЕЦ
В году 1235 по большаку, который ведет от поселения, называемого Furt im Wald (и это, если переложить на язык чешский, звучит как «Брод в лесу»), ехал бродячий певец по имени Рейнмар. Ехал на осле, а его ученики и сопровождающие сидели на пестрых коняшках. Рейнмар был слепец, на осле его настоящей упряжи не было; нет-нет, а приходилось двум слугам вести его животное на длинных вожжах. Они были настороже и, если дорога шла лесом, предупреждали хозяина:
— Учитель, наклонитесь, едем под деревьями.
Заслышав предупреждение, Рейнмар закрывал рукою чело. Улыбался, кивал головой вместо ответа и произносил всегда одно и то же:
— Ведите моего осла осмотрительнее! А если заупрямится, не бейте слишком!
Они
Нищета плохо сочетается с богатыми одеждами, однако к роскоши Рейнмар и его друзья имели неодолимое пристрастие. Одевались пышно, словно напоказ, и любой встречный мог подумать, что это князья. Нищие, понятно, часто просили у них подаяния.
Когда маэстро со своими учениками одолел часть пути — они были уже недалеко от чешской границы, — Рейимаров осел остановился под ольховым деревцем, чтобы пощипать молодых листиков. Маэстро потрепал его по холке, слуги ротозейничали, а раздосадованные ученики стирали локтем пушинки, прилипшие к их шапкам. Вдруг поблизости послышалось пение или распевное чтение какой-то литании.
— Ну вот, — заметил кто-то из молодых шляхтичей, — сейчас Рейнмар фон Зветер отдаст нищему певцу последнюю денежку.
Маэстро расслышал замечание, нахмурился и проговорил словно бы нарочно:
— Хороший голос. Кто же это поет?
— Л, я вижу, — уже спокойнее продолжал шляхтич, — убогое существо, похоже, это пастух. Наверное, не нищий, но очень уж обтрепан, плащ у него из мешковины, а сзади болтается кусок веревки.
— Позови его!
Тот, кому было предложено позвать пастуха, сложил руки рупором и закричал хриплым голосом. Крикнул раз, крикнул другой, а когда хотел было повторить в третий, пастушонок неуклюже заковылял и приблизился к Рейнмару.
— Учитель, — заметил другой шляхтич, — пастушонок переваливается с ноги на ногу, как утка. А теперь остановился и глядит на тебя, открыв рот.
— Я певец, — представился Рейнмар. — А ты кто?
— Якуб, сын кузнеца Петра, — ответил пастушонок, звонко рассмеявшись, и начал петь. Будто читая проповедь, говорил, как на ветер, примерно вот что: — Открыты предо мною все пути, блуждаю я по всем лесам, стороной обходя слободы, перелетной птицей летаю из страны в страну. А где конец моих странствий? Там, в тени, когда яркое светит солнце; там, на солнце, когда разрываются тучи и кончается дождь. Ах, душа моя всюду зрит цветущий рай, и везде для меня Божья благодать.
Якуб еще не закончил пения, а Рейнмар дал знак ученикам следовать дальше. Он был голоден, боялся, что не найдет еды, а пенье и нищий певец ему опротивели. Он высказал это весьма резко.
— Вам, вельможный сударь, легко говорить, — возразил пастушонок, — у вас бумаги, и вы можете постучаться в любые двери. Вы из благородных. Вас досыта накормят монахи, случись вам провести ночь в монастыре, оттого вам легко говорить. А что делать бедняку в одеянии, сотканном из пыли? Живет он, как воробей, голод у него в тысячу раз сильнее, чем ваш аппетит, разыгравшийся между двумя приемами пищи: один кусок вы проглотили вчера вечером, а другой, скорее всего, вас уже ждет, как только вы придете в замок благородного рыцаря.
— Вот это совсем иное дело. Настоящее красноречие! Это мне по душе! — воскликнул Рейнмар, рассмеявшись, и велел слугам не отгонять Якуба слишком далеко.
Так сыну Петра было дозволено плестись в конце процессии. Он ждал за воротами, пока люди Рейнмара нежились в чистых постельках, питался объедками и при этом возносил хвалу Господу за обильный ужин.
Недели через три Рейнмар со своими учениками добрался до Пражского града и был там хорошо принят. Король слушал его, хвалил исполнение, платил серебром и золотом. Из этих богатств Рейнмар иногда давал милостыню и Якоубку.