Картины Парижа. Том I
Шрифт:
«Картины Парижа» — блестящее собрание более 1000 очерков о жизни столицы за десять лет до революции. Попытки проанализировать под углом зрения демократа мелкого буржуа все стороны не только политической и идеологической надстройки, но и быта Франции, наилучшим образом вскрывают эти противоречия. Мерсье превозносит Швейцарию, но когда в 1781 г. он очутился в Невшателе, он вынужден был признать, что в этом демократическом государстве между гражданами не меньше противоречий и ненависти, чем между жителями большого европейского города. Впрочем, как мы знаем, разочарование постигло еще раньше Жан-Жака, его учителя, когда в борьбе за театр Руссо вынужден был доказывать женевским лавочникам, что у них нет никаких оснований подражать античным образцам.
Первое впечатление от «Картин Парижа» — это хаос разнообразных и пестрых по теме очерков. Но
В Невшатель Мерсье уехал для того, чтобы лучше и свободнее рисовать то, что он видел. Свою книгу он создал, не сидя в кабинете, — он собирал в продолжение многих лет заметки о быте и нравах жителей столицы. Мерсье утверждает: «Я так много бегал по Парижу, чтобы сделать картины Парижа, что мог бы утверждать — я сделал их ногами». Враг его Ривароль утверждал, что книга Мерсье не что иное, «как мысли на улице, как записи на уличных тумбах». В этих замечаниях, как мы увидим, не мало верного.
«Руссоист» Мерсье отличается от своего учителя в самом подходе к теме. Он заявляет, что, изображая Париж накануне революции, стремится доказать читателям, что «век существующий превосходит век, ушедший в прошлое». «Возможно, — говорит Мерсье, — что нравы потеряли свою чистоту, но зато усовершенствовались общественные отношения, развилось представление о свободе, словом, сделано несколько шагов вперед, в сторону улучшения человеческого рода», и добавляет: «Век Августа, век Медичи, век Людовика XIV, столь прославленные художниками, скульпторами, архитекторами и поэтами, — все это прошлое может исчезнуть перед нашим веком, превосходящим ушедшие эпохи. Гений моих современников торжественно объявляет о своем величии и свободолюбии, требует защиты; он хочет изменить весь мир». В этих словах Мерсье выступает перед нами как теоретик и публицист предреволюционной Франции, как идеолог буржуазии в ее борьбе за обновление общества.
Но тот же Мерсье на 54-й странице первого тома убеждает нас, что люди Парижа безразлично относятся к политике. Более того, он хочет уверить нас, что парижанин его дней «обладает умом и познаниями, но у него нет ни силы, ни характера, ни воли». Для Мерсье в Париже нет плебейских масс, хотя есть народ, чернь и буржуа. Он готов самого буржуа изобразить как торгаша, он готов утверждать, что гражданин Франции «не ходит по улице с высоко поднятой головой и что население Парижа страшится ружейного дула полиции». Даже те отдельные факты, которые мы привели о народных восстаниях во Франции накануне революции, показывают, насколько неосновательно со стороны Мерсье такое пренебрежительное отношение к парижскому народу.
Впрочем, даже в этой главе выступает наружу внутренняя противоречивость взглядов Мерсье. Он, давая столь нелестную характеристику парижанам, в то же время вынужден признать, что эти качества парижский народ приобрел только за последние десятилетия, благодаря гнету самодержавного режима. Мерсье мечтает об изменении, или, точнее, о возвращении парижанину той грубости и смелости, которые его отличали в давно прошедшие времена. Он пишет: «Живость и, если на то пошло, известная доля дерзости в характере народа будут ручательством его искренности, честности и преданности». Как мы знаем, накануне революции Китай был псевдонимом деспотизма в самодержавной Франции. Мерсье объясняет нам, почему парижанин стал труслив: «В Китае господствует палка». Прошло всего только несколько лет, и парижане показали, как ружейное дуло может обернуться против правительства.
Мерсье в «Картинах Парижа» предупреждает нас, что он выступает в роли художника, что в руках его лишь кисть, что в его книге нет размышлений философа. Это утверждение мало основательно, и «безобидные» очерки, рисующие богачей и бедняков, королевское правительство и подданных в целом, — обвинительный акт против старого порядка. Недаром правительство Людовика XVI запретило «Картины Парижа» и боролось с их распространением.
Мерсье не только вскрывает нищету, порожденную господством феодальных классов, он раскрывает также и классовые противоречия, рождаемые новым, буржуазным строем. Конечно, описательная сторона в книге превосходит все, что в ней мы находим как политическую программу. В этом смысле Мерсье прав: он — художник, а не философ. Все, что Мерсье предлагает для уничтожения нищеты, для борьбы с богатыми, свидетельствует только о глубочайшем трагизме противоречий теоретика мелкой буржуазии. Он констатирует факты, но он бессилен найти выход, помочь нуждающимся. Мерсье говорит: «В Париже ничем не возмещается различие в условиях существования. У одних здесь голова кружится от опьяняющих удовольствий, у других — от мук отчаяния». Человек, живущий в среднем достатке, может себя хорошо чувствовать повсюду, но только не в Париже; здесь он беден.
В этих утверждениях Мерсье нам нарисовал и дал социальную характеристику положения французской мелкой буржуазии накануне революции в столице самодержавно-феодального государства. Мелкий буржуа страдал от уходящего в прошлое феодализма, и от побеждающего буржуазного общества. Мелкий буржуа находился под двойным прессом; он мог вслед за Мерсье повторить: «Итак, тот, кто не хочет испытать нищеты и идущих за нею следом еще более горьких унижений, кого не могут не ранить презрительные взгляды надменных богачей, тот пусть удалится, пусть бежит, пусть никогда не приближается к столице».
Париж — это громадный тигель, в котором перемешиваются люди. В Париже нищий в рубище протягивает руку к позолоченному экипажу, в глубине которого сидит толстый господин. Что не может не поразить Мерсье: «герцог платит за свой хлеб не дороже носильщика, который съедает хлеба в три раза больше». Что поделаешь, если в этой монархической столице всем надо жить! Мерсье готов назвать раздел своего труда «О законодательстве» — «О человеческом желудке».
Пусть, однако, нас не смущают эти «мудрые» рассуждения. Для Мерсье остается только одно средство помощи бедным — charit'e — благотворительность. Он рекомендует богатому забраться по высокой лестнице на чердак, чтобы принести туда несколько крупинок золота. Больше того, богач сможет при этом «извлечь для себя порядочную выгоду из работ молодых, еще неизвестных художников, теснимых жизнью».
Этот совет навеян Жан-Жаком Руссо. Мерсье убеждает нас, что увлечение идеями Жан-Жака — это грехи его молодости, он доказывает, что понял в зрелые годы ценность серебряной монеты, на которую можно приобрести хлеб, ценность платья, повара, театра и архитектуры, скажем проще, — ценность буржуазной культуры. Но Мерсье остается руссоистом, когда в борьбе с прелестями буржуазного общества вслед за Руссо стремится сделать «нищету уважаемой», сохранив буржуа и частную собственность.
Среди очерков, посвященных художникам, поэтам, чиновникам, судьям, архитекторам, женщинам и ремесленникам, количество глав о социальном неравенстве не велико, но они ярко и отчетливо суммируют все то, что Мерсье хочет сказать о предреволюционной Франции. Неравенство — господствующая черта этого режима: «Ненависть разгорается, и государство оказывается расколотым на два класса людей — на алчных и бесчувственных, на недовольных и ропщущих». Как уничтожить это неравенство? Для Мерсье не подлежит сомнению, что путь этот не есть путь борьбы за «фактическое равенство», что это и не тот путь, по которому позже пошел Г. Бабеф. Мерсье пишет: «Я имею в виду не то равенство, которое является несбыточной мечтой, но огромные состояния вредят торговле и правильным денежным оборотам».
Государство будущего, по Мерсье, как мы видели, это идеал буржуазного государства. К этому стремится Мерсье и убеждает читателя, что в пределах буржуазного общества можно добиться более равномерного распределения богатств. Он пишет: «Те же богатства, но распределенные более равномерно, дали бы вместо роскоши, этой разрушительной отравы, ту зажиточность, которая считается матерью труда и источником семейных добродетелей». Государство это, по Мерсье, существует в реальной действительности. Идеалом для него является Швейцария. Но читатель помнит, что Мерсье только что доказывал отсутствие этого равенства в Невшателе. Как примирить два подобных противоречивых утверждения? Их примирить трудно, если не учесть особенностей мировоззрения всей той социальной группы, которая накануне революции во Франции проводила взгляды мелкой буржуазии. Мы увидим позже, как в годы революции внутренняя противоречивость мировоззрения Мерсье привела его к тому, что в рядах Жиронды, на ее правом крыле, он вел ожесточенную борьбу с плебейскими массами, с бабувизмом.