Карточный домик

Доббс Майкл

Карточный домик быстро и, казалось, без особых усилий с его стороны рос перед его глазами. Выстроились уже шесть этажей, то есть он повторил уже свое высшее достижение. Чтобы не сбиться с ритма, принялся сразу за седьмой этаж. Оставалось добавить всего две карты. Но когда предпоследняя находилась уже в полудюйме от вершины сооружения, его рука вновь дрогнула. Проклятый кофеин!

Хрустнув суставами в надежде, что это снимет напряжение с пальцев, он снова взял карту. Крепко обхватив запястье правой ладонью левой руки, он медленно поднял карту и с облегчением вздохнул, когда она мягко легла на свое место. Оставалась всего лишь одна, все его усилия унять дрожь в пальцах ни к чему не приводили. Карточная

башня теперь предстала его воображению как огромный мужской член, мозг отказывался думать о чем-либо другом, кроме ее тела, и чем больше старался он подчинить руку своей воле, тем больше она тряслась. Он уже не чувствовал карту, пальцы как будто одеревенели. Проклиная судьбу, он умолял ее об одной-единственной милости. Вдохнув полную грудь воздуха, он остановил трясущуюся руку в полудюйме от самого верха башни и, не смея взглянуть, разжал пальцы. Карта мягко опустилась туда, нуда нужно.

Однако у судьбы были иные расчеты. В тот самый момент, когда инспектор бросил линующий взгляд на карточный шедевр, первый вечерний бриз прошелся над площадью Смит-сивер, нежно обласкав высокие башни Святого Джона, и дохнул в дверь, которую не закрыл за собой инспектор. Он легонько толкнулся в карточный домик, который сначала дрогнул, потом начал тихо поворачиваться вокруг своей оси и наконец рухнул с грохотом на стол, заглушив крик торжества в душе инспектора. Рухнул так, как если бы был огромной башней из камня и стали.

Несколько долгих секунд, как бы окаменев, инспектор молча взирал на руины своего уик-энда, в отчаянии убеждая себя, что ему все-таки удалось задуманное, хотя замок его грез тут же рухнул. Итак, принимать решение нужно самому. Никогда еще не было ему так плохо.

Глубокие переживания инспектора и игру в покер прервало донесшееся из угла комнаты потрескивание радиоприемника. Поступило сообщение, что председатель партии уже в пути, возвращается из воинских частей, и что вскоре и нему в штаб-квартире партии присоединятся другие политические деятели. Для работников спецотдела начиналась очередная длинная рабочая ночь. Правда, у коллег инспектора оставалось еще время, чтобы заключить пари — кого из нынешних министров будут они охранять на следующей неделе, а нто из них попадет в мусорную корзину истории.

Почтенный Френсис Эван Урхарт был недоволен. С министерским постом было связано немало удовольствий, но не это. Он был буквально вдавлен в угол маленькой, тесной комнаты и притиснут к угрожающе покачивающейся над ним отвратительного вида стандартной лампе пятидесятых годов, выказывавшей готовность обрушиться ему на голову. Как он ни старался отделаться от изъявлений самозабвенной преданности со стороны матрон-волонтеров, агитировавших в этом избирательном округе за его кандидатуру, они окружили его со всех сторон и с гордостью распинались о своих успехах в сборе голосов, о стертой при обходе домов избирателей обуви. Его это несколько удивляло. Здесь, в провинциальном городке графства Суррей, даже у стоявших на подъездных дорожках «лендроверах» следы грязи на скатах можно было видеть разве что после того, как, возвращаясь домой в пятницу вечером, водитель небрежно срежет угол и слегка заедет на газон. Что касается голосов избирателей, то поговаривают, что местные жители настолько равнодушны ко веяного рода выборам, что бюллетени здесь не подсчитывают, а взвешивают.

В своем избирательном округе он никогда не чувствовал себя как дома. Впрочем, с некоторых пор он вообще нигде не чувствовал себя как дома — даже у себя на родине, в Шотландии. Мальчишкой он любил побродить по мшистым, болотистым угодьям Пертшира, куда его частенько брал с собой старый охотник. Затаившись на влажной, поросшей сладким вереском торфянистой земле в ожидании зверя, он думал о том, что в это

же самое время его старший брат, возможно, лежит где-нибудь в пролеске под Дюнкерком и ждет, когда перед ним вырастет громадина немецкого так ка. Брат не вернулся, все его права перешли к нему, но Урхарта всегда тяготило родовое имение, обширные охотничьи угодья. Его все сильнее тянуло к политике и политической власти, а семейные обязанности становились все более обременительными и неприятными.

Несмотря на дружное недовольство родственников, он продал имение, уже не соответствующее его представлениям об ином стиле жизни, и в тридцать девять лет обменял его на более основательные политические поля Вестминстера и Суррея. Престарелый отец, потерявший надежду на то, что единственный оставшийся в живых сын, как и он сам когда-то, а еще раньше — его отец, посвятит себя заботам о семье, был так потрясен его решением, что никогда больше с ним не разговаривал. Было бы непростительно поменять доставшееся наследство даже на всю Шотландию, а уж о каком-то Суррее и говорить нечего!

Урхарт так и не привык к незатейливой речи своих избирателей, и с каждым часом настроение его падало. Уже восемнадцатое заседание, на котором он успел побывать в этот день! Безмятежная улыбка, задействованная с раннего утра, давно уже превратилась в жесткую гримасу. До закрытия избирательных участков оставалось всего сорок минут, и его рубашка под костюмом фирмы «Савиль Роу» стала мокрой, хоть выжимай. Нужно было, конечно, надеть один из старых костюмов — этому уже не вернуть прежнюю форму. Он устал, прескверно себя чувствовал и терял терпение.

В последние годы он проводил в своем избирательном округе все меньше и меньше времени, и чем меньше он в нем бывал, тем с меньшим энтузиазмом принимали его капризные избиратели. Поездка в зеленые пригороды, казавшаяся недолгой и приятной в тот раз, когда он впервые отправился на собрание избирателей, где выдвигалась его кандидатура, теперь отнимала куда больше времени. Это впечатление усиливалось по мере его продвижения вверх по политической лестнице — от заднескамеечника к различным министерским постам и затем к посту Главного Кнута, пользующегося правом участия в заседаниях кабинета министров. Во всем правительстве не найдется и двух дюжин постов, столь же влиятельных, как этот. Его великолепный офис располагался в доме 12 по Даунинг-стрит — рядом с офисом самого премьер-министра.

И все же эта власть не делала его полноправным членом кабинета. Под началом Урхарта не было ни солидного министерства, ни вообще какой-либо машины Гражданской Службы, которой бы он мог распоряжаться. Его задача была иной, ее характер запрещал Урхарту появляться на переднем плане, делать публичные заявления, давать интервью. Вместо всего этого требовалась незаметная, кропотливая и неустанная занулисная работа. Вот почему, как свидетельствуют данные опроса Гэллапа, количество тех, кто, заслышав его фамилию, мог сразу же сказать, кто он такой, не превышало и одного процента.

Главный Кнут нес ответственность за дисциплину в партии, и прежде всего — за обеспечение стопроцентной явки членов парламента от этой партии, когда проходит голосование. Отсюда следовало главное — необходимость иметь самую чувствительную политическую антенну, необходимость узнавать любые секреты правительства, прежде чем о них узнают другие коллеги. Более того, чтобы иметь возможность обеспечивать присутствие всех членов парламента в любое время дня и ночи, требовалось знать, где именно их можно найти, кто с кем в каких отношениях, кто с кем в данный момент мог бы спать, будут ли члены парламента достаточно трезвыми, чтобы проголосовать, какие личные трудности могут отразиться на их работе и функционировании отлаженного механизма парламентской деятельности.