Картонки Минервы (сборник)
Шрифт:
Понимаю, мне могут возразить, что процесс передают по телевизору после его окончания, когда вина подсудимого уже установлена. Меня это не убеждает. Д'oлжно также защищать и достоинство осужденного, его и так ждет расплата. Есть разница между процессом в зале суда, где присутствует сотня человек, и процессом, который транслируется по телевидению и который смотрят многие миллионы? Конечно, есть. Если кто-то клевещет на меня в моем доме, в присутствии трех свидетелей, я вышвыриваю его за дверь. Если он делает это на площади перед лицом двухсот человек, я подаю на него в суд и требую компенсации за моральный ущерб. Унижение, пережитое в зале суда, в присутствии ста человек, так или иначе заинтересованных в этом деле, так сказать, испаряется, когда дело закрыто; если же речь идет о миллионах телезрителей, то, чем бы ни закончилось дело, оно оставит неизгладимый отпечаток, и преступник, даже отбыв наказание, не сможет стереть с себя это клеймо. Не говоря уже о том, что, как мы видели, телепередача смонтирована
157
Луиджи Манкони (р. 1948) – итальянский социолог, журналист, политический деятель.
Я пока не очень ясно вижу, как средства массовой информации могут повлиять на наше представление о том, какова мера свободы, частной жизни, общественной жизни. Установить это – неотложная конституционная задача еще и потому, что я считаю: прокурор, судьи, адвокаты и обвиняемые – все они перед телекамерами невольно вынуждены вести себя не так, как они вели бы себя в обычном зале заседаний. И тогда, раз уж судебный процесс должен соответствовать эре телевещания, пусть он будет телевизионным до конца: судья в Милане, прокурор в Палермо, обвиняемый во Флоренции – все общаются только через эфир, зная, что действуют в другом измерении.
Если бы меня, хоть бы и в качестве свидетеля, вызвали на заседание, которое транслируется по телевидению, я бы объявил себя узником совести и отказался отвечать, какими бы карами мне ни грозили, – тем самым я разоблачил бы перед всем миром, как мне велит мой долг, это покушение на конституцию.
Если обвиняемый согласен, кто даст гарантию свидетелю?
Я пишу эту «картонку», находясь вне Италии и не будучи в курсе того, как развивается полемика по поводу трансляции судебных процессов по телевидению. Я только успел прочитать, как у кого-то спросили, почему, дескать, ты поднимаешь шум только сейчас, когда судят политиков, ведь процессы уже давно снимают для телевидения. Вопрос, конечно, интересный, однако я начал высказывать свое мнение с самых первых передач, когда судили мелких воришек, мошенников, которые подделывали чеки, и кассиров, которые их принимали. Я это делал даже с некоторым огорчением, ибо те процессы представляли собой трогательную «человеческую комедию», а Ди Пьетро [158] в действии – зрелище, несомненно, захватывающее и познавательное. Но все согласятся со мной, что, как бы это ни было познавательно, не следует, преподавая анатомию, прибегать к вивисекции.
158
Антонио Ди Пьетро (р. 1950) – миланский судья, ключевая фигура процессов по «Взяткополю».
Кажется, самое расхожее возражение – то, что обвиняемый не против. Но если обвиняемый по невежеству, из тщеславия, желая наказать себя, действует себе во вред, закон ему в этом препятствует: если он отказывается от адвоката, ему такового назначают. И потом, даже если обвиняемый согласен, кто даст гарантии свидетелю? На суде бывает так, что с подвохом заданный вопрос заставляет свидетеля признать факты, пятнающие его доброе имя.
Представьте себе, наконец, что некий господин обвиняется в каком-то не слишком серьезном преступлении и настолько уверен в том, что в состоянии доказать свою невиновность, что спокойно соглашается на показ прений по телевизору; но прокурор или адвокат противоположной стороны настроены серьезно, они собираются (из самых лучших побуждений) сломать его защиту, а для этого выкапывают чрезвычайно постыдный эпизод, случившийся двадцать лет тому назад. Человека могли бы оправдать или он получил бы три месяца условно, – а теперь он терпит совершенно незаслуженное унижение.
Но речь идет не только о правах обвиняемого. Съемка процесса расширяет нежелательным образом понятие публичности какого-то события, ибо массовая коммуникация отличается от коммуникации лицом к лицу. В средствах массовой информации не существует обратной связи, а значит, получатели сообщения не могут отреагировать так, чтобы говорящий мог увидеть их реакцию. Судебный процесс – непосредственное общение лицом к лицу; публика в зале неразрывно с ним связана, не зря председатель следит за тем, чтобы зрители не повлияли, аплодируя или протестуя, на состояние духа основных актеров этой драмы. Но на кого угодно повлияет тот факт, что за ним наблюдают пять миллионов зрителей. Степень публичности общения лицом к лицу должна соответствовать специфике этого общения.
Значит ли это, что процесс не следует освещать и в периодической печати? Нет: когда я читаю в газете отчет о судебном разбирательстве, я совершенно
Кроме того, находясь в зале, я не разговариваю в полный голос, не читаю газету, а слежу за тем, что происходит, проникаюсь, как и следует, торжественностью момента. Перед телевизором я постоянно отвлекаюсь, переключаюсь на другую программу в тот момент, когда, может быть, звучит самое важное свидетельство; потом снова включаю этот канал на десять минут, пока листаю программу вечерних передач. Моя позиция в отношении тех, кто находится в зале суда, безответственна, то есть я пользуюсь не правом ответственного суждения, которое мне должна была бы гарантировать публичность события, а правом беглого взгляда. Моя манера следить за процессом опасным образом сближается с манерой смотреть фильм, я отстраненно воспринимаю «плохих» героев и с чувством превосходства взираю на героев смешных. Моя совесть спокойна, мне ничто не грозит. Я могу даже обругать председателя, если он мне противен, тогда как в зале суда меня бы за это наказали. Вы уверены, что все это никак не вредит величию правосудия?
Церковь в мудрости своей объявила, что верующим недостаточно смотреть праздничные службы по телевизору.
Сталинская закваска?
После моих выступлений против показа судебных процессов по телевидению я получил множество писем, правда, ни до единой души так и не дошло, что я просто воспользовался самым последним процессом (процессом Арманини), чтобы обсудить проблему как таковую, – а она, о чем я твержу уже несколько лет, касается любого подсудимого, обвиняют ли его в краже яблока или в массовом убийстве. Но каждый читатель склонен возводить приведенный пример в абсолют. Если бы я написал (внимание, это всего лишь пример!), что «красть нельзя даже варенье у мамы», меня завалили бы письмами, где тонко, казуистически оправдывали хищение варенья, а какой-нибудь доктор Кьеза поблагодарил бы меня за то, что я не вовлек его в полемику, ибо он за всю свою жизнь ни разу не утащил ни у кого даже ложечки варенья.
Вторая характерная черта этих писем – негодование, выходящее за все разумные пределы. «Мыслимое ли дело, чтобы вас не возмущали до глубины души бесчинства Арманини?» Но меня возмущают до глубины души и бесчинства РииныСальваторе Риина (Тото, р. 1930) – один из видных членов сицилийской мафии, на счету которого множество убийств. [159] , и все же я считаю, что не следует показывать по телевидению даже процесс над Рииной (который, об этом уже все говорят, не на пустом месте творил свои бесчинства). Я говорю, что не следует судить по телевизору даже Рину Форт [160] , даже монстра с виа Салария или «мыловарницу» Леонарду Чанчулли. Неужели так трудно, оставив в стороне эмоции, трезво обдумать проблемы правосудия? Вообще-то, конечно, трудно, иначе столько людей не поддерживали бы смертную казнь. Следует ли того, кто убил ребенка, разорвать в клочки на площади при большом стечении народа? Мы невольно поддаемся такому порыву перед лицом самых зверских преступлений, но если мы цивилизованные люди, то должны обуздать наш гнев и сказать «нет». Не следует, если мы не хотим стать с ним на одну доску.
159
160
Рина (Катарина) Форт (1915–1988) в 1944 г. убила жену и троих детей своего любовника, была осуждена на смертную казнь, но помилована.
Один крайне уравновешенный читатель пишет, что согласен со мной, но что нужно было бы сделать исключение для того, кто пошел по стезе общественной деятельности, стал избранником народа, а значит, перед народом и должен держать ответ. Но и до него не доходит тот факт, что я вовсе этого не отрицаю: да, общественные деятели должны держать ответ за свои злодеяния, и никто не запретит показать это на всю страну в теленовостях. Я утверждаю, что процесс, который транслируется по телевидению, утрачивает некоторые черты, присущие судебному разбирательству. Все, точка. В данный момент все граждане Италии узнают о злодеяниях многих политиков, даже обладающих огромной властью, и оценивают их дела по достоинству, пусть даже эти люди еще и не предстали перед судом. В этот наш трагический момент можно говорить обо всем, пока еще существует гласность.