Карты печали
Шрифт:
– Она никогда не верила в собственную красоту, но именно это сначала привлекло меня в ней. В этом маленьком ужасном Зале, среди рядов плакальщиц, льющих слезы над самым заурядным горем, я заметил ее. Еще прежде, чем я прочел ее слова, я знал их, это были потерянные слова всех моих песен. Но и без этого я не мог бы преодолеть влечение к ней.
Она была высокого роста, будто из королевской семьи, с естественной грацией лозы, заметной под слоем украшений, которые она использовала для первого публичного оплакивания. Она никогда не смущалась на публике, казалось, что она не ощущает на себе взглядов. Мне это нравилось. Однако мне никогда не нравились ее крашеные ногти, с крестами, нацарапанными по покраске. Мне они всегда казались ногтями мертвеца, трупа, долго пролежавшего на столбах, у которого птицы уже склевали
В тот Зал я пошел, потому что это входило в мое обучение. Юноши королевского рода должны выполнять церемониальные обязанности, а мои пальцы рано научились обнаруживать музыку в самых неподходящих струнах. Поэтому меня научили играть на десяти различных инструментах от плекты до гармониуса и отправили – как всех мужчин королевской семьи – испытать свои юношеские силы перед аудиториями местных Залов. Это было отвратительное поручение, хотя я всегда имел успех. (Глупо приуменьшать собственные таланты.) Мне нравилось привлекать народ силой своего голоса и музыкой моих рук, и я должен признать, что в то время у меня было красивое личико, хотя трудно поверить в это, глядя на меня сейчас. Хорошенькое личико – расхожая монета в королевской семье. Кроме того, без своих музыкальных способностей как бы я нашел Линни, которая стала для меня путеводным светом и которая – в конце – стала причиной Чаши Сна, которую я сейчас держу в изголовье?
Но я отвлекаюсь и тебе неинтересно слушать. Вас всегда больше интересовали наши обычаи, чем мечтания, Вам важнее, что я представляю собой, чем то, чем я хотел бы быть. Лучше я вернусь к тому времени, когда я был послан путешествовать, чтобы ты понял, что означало принадлежать к королевской семье.
Я провел много месяцев в пути и ничему не научился. У простых людей нечему учиться. Я просто пел снова и снова старые песни, которые никогда не надоедали деревенским плакальщицам, я вставлял имена оплакиваемых, полагаясь на обычные рифмы. Это – трюк, которого я в последнее время стыжусь.
Каждая остановка в небольших Залах Плача, безыскусно украшенных плачущими кариатидами, банальными украшениями из триллисов, темных ягод и зеленых, с традиционными драпировками, приносила мне успех. Каждый успех обеспечивал мне обильный ужин и хорошенькую пухленькую девушку – согреть мою постель. Поскольку я был молод и только начинал мужать, я принимал подобные предложения как должное. Я не хотел признаваться себе, что хорошеньких девушек можно штамповать из болванок как монеты, и что точно так же легко они утомляют. Прошло много лет, прежде чем я понял, что в мои обязанности молодого принца входило засевать плодоносные сельские поля ради случайного урожая в виде королевского отпрыска. Они пользовались мной – а мне это нравилось, я никогда не задумывался, с какой целью меня эксплуатируют. Возможно, я был глуп, воображая, что поступаю по собственной воле.
А затем я вошел в этот маленький Зал Плача, мало о чем отличавшийся от других. Это было в Средних Долинах, где люди делили жилище со свиньями и где ничего нового не было придумано, написано или спето со времен правления первых Королев. Побережье, на котором живем мы, королевский род, омывается переменчивыми водами, чем объясняется – так говорят – что жители Эль-Лалдома так подвержены переменам. Разве не мы первыми пригласили вас, небесных путешественников.
ПРИГЛАСИЛИ?
Не будем ссориться, как женщины, из-за слов, друг мой.
ЭТО БЫЛА НЕ ССОРА, ЭТО – ВОПРОС.
Вы разговариваете, как наши пророки. Хотя я знаю, что вы не так бесплодны, как они.
НУ, ТАК КАК НАСЧЕТ ТОГО ГОДА ПУТЕШЕСТВИЙ?
Да, тот год. Наконец, в Средних Долинах. Конечно, я и раньше бывал в Скалах и в Родных Местах (хотя, почему они так называются, я никогда не понимал, поскольку я, безусловно не чувствовал себя там, как дома). Скальники живут на негостеприимной территории. Они, как и люди Луны, услаждаются смелыми забавами. Многие из них – лучники, они ходят в горы, чтобы упражняться в своем искусстве. В горных пещерах дерзкие Скальники вытаскивают случайно попадающихся им существ из пропастей и горных шахт. Вся эта публика смотрит на мир искоса, живя все время в темноте или подвешенными на конце веревки. Однако, это придает их девушкам некоторую дикость, и Залы у них более интересные. Их плачущие статуи роняют настоящие жемчужины.
Но люди Средних земель жирные и самодовольные, они барахтаются в собственном самодовольстве, как свиньи в грязи.
Говорил ли я тебе, что ненавидел свой год путешествий? Мне противно было находится там, в Землях. К концу своего путешествия, я считал дни, когда я спою, наконец, во всех Залах Земель и смогу удалиться.
И тогда я увидел ее, и все изменилось для меня. Стройная, а другие были пухленькие. Худощавая, а другие были упитанные. Она была Королевского посева, в этом не было сомнений. Ее длинные иссиня-черные волосы были заплетены в косы так туго, что кожа на висках у глаз была натянута, и это придавало ей вид пугливого молодого зверька. Липкие ягоды, вплетенные в косы, казалось предупреждали, что к ней нельзя прикоснуться без последствий. Она, собственно говоря, была единственной девушкой в Зале, которую я не приласкал. Увядшие триллисы, вставленные в косу, только подчеркивали ее хрупкость, хотя позднее я узнал, что она может быть также тверда и непреклонна, как Королева.
Меня попросили спеть под эмблемой местного арфиста, как мне показалось. Он умер за пару месяцев до этого, и им все еще хотелось оплакивать его. Для начала я пропел некоторые из великих старых песен, которые всегда вызывали слезы на глазах членов Королевской семьи: «Погребальная Песнь об Умирающем Солнце», «Воды Эль-Лалладии» и «Гимн о Принцессе, Умирающей в Юности». Это – для того, чтобы овладеть их вниманием, собрать толпу. Затем я провел несколько импровизаций в старинном стиле, в которые я вплел имя арфиста и несколько фактов из его частной жизни, подслушанных мною в плачах его родственников. Конечно, когда я сделал паузу для глотка вина – тех неочищенных грубых остатков из выжимок винограда, которые они там считают напитком – толпы стали разбредаться. Людям Земель легко угодить, но у них короткая память. Вот почему любовь с их девушками дает удовольствие лишь на миг.
Когда ряды плакальщиц арфиста разошлись – я был рад их уходу, это сокращало мое пребывание там – и когда родственники арфиста достаточно поблагодарили меня за то, что я принес ему один-два мига бессмертия, я отошел. Выполнив свой долг, я мог побродить между столами и убедиться – еще раз – что мне нечему учиться в Зале Земель.
Нагромождение эмблем – довольная свинья, сытая корова, одурманенная курица, катящийся мельничный жернов, торчащие кверху вилы, прислоненная арфа – было копией нагромождения плакальщиц, которые касались друг друга плечами, но, по правде говоря, не прикасались к горю. Их заботы были такими мелкими, что они плакали над старыми банальностями рассказчика, позаимствовавшего древний сюжет, так же, как над горем молодой плакальщицы, рыдающей над скончавшейся накануне сестрой. Вообрази, они не могут отличить подлинное искусство от подделки. Заурядность Зала оскорбляла мои чувства и, кроме того, я начинал испытывать голод. Я направился к двери и уже предвкушал следующую остановку в еще меньшем Зале, помеченном на карте под названием Свин-Город, надо полагать, в честь его основных обитателей, когда я увидел ее.
Она сидела и писала, но даже сидя она казалась высокой. Сочетание хрупкости и силы волнами исходило от нее. Она согнулась над табличкой, выговаривая в слух слова, прежде чем записать их. Стол около нее был завален, что сразу выделяло его среди других. Я не мог не остановиться, чтобы взглянуть на него.
Не задумываясь, я произнес начало ритуального приветствия, указывая на с таким вкусом разложенные записки.
– Они бы мне понравились.
Она подняла взгляд, и глаза ее, с опалово-янтарным отсветом драгоценных камней самой высокой пробы, еще больше выдававшим в ней королевскую породу, уставились в мои глаза. В отличие от слабых голубых глаз обычных плакальщиц, в ее глазах не было мерцания невыплаканных слез, именно тогда я увидел ее внутреннюю силу. Она роняла слезы, но только тогда, когда была глубоко тронута.