Каспар Хаузер, или Леность сердца
Шрифт:
Чтобы угодить Каспару, она даже забывала о своей обычной лени. И все же хорошо он себя у нее в доме не чувствовал.
– Ну скажи ты мне на милость, что тебе не дает покою? – приставала она, заметив печаль в его глазах. – Если ты не развеселишься, я тебя сведу на бойню; придется тебе смотреть, как телятам головы отрезают, – пригрозила она ему однажды и покатилась со смеху, увидев, что ужас исказил его черты.
Да, хорошо Каспару у нее не было. Он не понимал фрау Бехольд, а взгляды, речи, все ее поведение пугали и отталкивали его. Немало труда стоило ему скрывать свое отношение, он всегда чувствовал себя больным и несчастным, проведя хотя бы час наедине с нею. Работоспособность его иссякала, он перестал посещать и без того ненавистную ему школу. Учителя пожаловались в магистрат, господин фон Тухер, вернувшийся в город и через суд назначенный опекуном Каспара, призвал его к ответу. Каспар отмалчивался, господин фон Тухер приписал это молчание его закоснелому упрямству и огорчился.
И еще одно заставляло задумываться Каспара. На лестнице, в сенях или в одной из отдаленных комнат он иногда встречал девочку-подростка с очень бледным лицом. Она смотрела на него угрюмо и враждебно. Он пытался заговорить с нею, но она убегала. Однажды, взглянув с галереи во двор, Каспар увидел ее у колодца: кто-то сдвинул с места доску, прикрывавшую его железную трубу, и теперь там зияла глубина. Девочка стояла неподвижно и добрых четверть часа не сводила глаз с черной ямы. Каспар, крадучись, сошел с галереи, однако не успел он и шага ступить по двору, как она со злым лицом пробежала мимо него. Каспар нерешительно за ней последовал, но навстречу ему попался господин советник; в ответ на взволнованный рассказ Каспара о том, что он видел, господин Бехольд, наморщив лоб и как бы успокаивая его, сказал: да, да, девочка нездорова, но ему, Каспару, право же, нечего тревожиться, совсем нечего.
Тем не менее Каспар тревожился. Он стал расспрашивать служанок, что ж это такое с ребенком, и одна из них сердито огрызнулась:
– Девчонке есть не дают, вот и вся недолга, ее найденыш объедает!
Он помчался к фрау Бехольд и, повторив услышанное, спросил, возможно ли, что это правда. Фрау Бехольд пришла в неописуемую ярость и тут же согнала с места служанку. Когда же Каспар в своей обычной манере, застенчиво и серьезно, принялся ее уговаривать быть к дочери внимательнее, чем к нему, иначе он вынужден будет уйти, она резко его оборвала:
– Куда ж ты пойдешь, спрашивается? Отвечай! И скажи мне, пожалуйста, где твой дом, если это тебе известно?
В ту же минуту у фрау Бехольд мелькнуло подозрение, что Каспар влюблен в ее дочь. Она решила во что бы то ни стало это выведать. Но Каспар на ее вопросы отвечал так нелепо, что ей пришлось устыдиться своих подозрений.
– Grand Dieu! [6] – восклицала она. – Кажется, этот дурачок даже не знает, что такое любовь!
Более того, вдруг она сообразила, что у него и в помыслах ничего подобного быть не могло. Бойкой даме это было тем более удивительно, что собственные ее желания и прихоти неизменно плескались в мутной воде полуроманических, полупохотливых страстей, хотя перед своими согражданами ей и приходилось строить из себя добродетельную особу.
6
Великий боже! ( франц.)
«Что ни говори, а он из плоти и крови, – размышляла она, – и пусть дуралей Даумер повсюду трубит об его ангельской невинности, любой взрослый человек все равно знает, что петух делает с курицами. Он меня разыгрывает, смеется надо мной. Ну, погоди, малец, я тебе еще покажу».
На Рыночной площади, справа от дома Бехольдов, находился так называемый «Красивый колодец» – мастерское произведение средневекового нюрнбергского искусства. Детишкам с незапамятных времен рассказывали, что из этого колодца аист вытаскивает новорожденных младенцев. Фрау Бехольд спросила Каспара, слышал ли он об этом, а когда тот ответил отрицательно, лукаво подмигнув, поинтересовалась, мог ли бы он в это поверить. «Не пойму, как аист умудрится туда залететь, – бесхитростно ответил Каспар. – Колодец ведь забран решетками».
Фрау Бехольд обомлела.
– Эх ты, дурашка! А ну, посмотри-ка мне прямо в глаза!
Он взглянул на нее, и она невольно потупила взор. Потом вдруг вскочила, подбежала к буфету, распахнула дверцу, налила себе бокал вина и залпом его осушила. Минутой позже она уже стояла у окна, молитвенно сложив руки, и бормотала:
– Господи Иисусе Христе, спаси меня от греха и не введи меня во искушение!
Вряд ли стоит напоминать, что вообще-то она была дама весьма просвещенная и по целому году в церкви не показывалась.
В середине августа стояла нестерпимая жара. В одно из воскресений бургомистр решил устроить пикник в Шмаузенбуке. Утром этого дня Каспар со шталмейстером Румплером и несколькими молодыми людьми проехался верхом до Буха и так устал, что после обеда заснул в своей комнате. Фрау Бехольд самолично его разбудила и велела одеваться как можно скорее, так как экипаж уже ждет. На вопрос Каспара, поедет ли с ними кто-нибудь еще, она отвечала, что их будут сопровождать два мальчика, сыновья генерала Хартунга. Каспар разочарованно спросил, почему бы ей не взять с собой дочь, ведь девочке будет очень обидно остаться дома. Фрау Бехольд оторопела и уже готова была вспыхнуть, но сдержала свой гнев. Она наклонилась, рукою захватила прядь его кудрявых волос и злым голосом сказала:
– Я тебе отрежу кудри, если ты еще раз об этом заговоришь.
Каспар от нее увернулся.
– Не надо так близко, – с широко раскрытыми глазами, умоляюще пробормотал он, – и резать не надо, пожалуйста.
– Испугался, испугался, трусишка? Ну погоди, будешь со мной спорить, я мигом принесу ножницы.
В экипаже Каспар упорно молчал. Оба мальчика, четырнадцати и пятнадцати лет, его дразнили, старались выманить у него хоть слово; наслушавшись разговоров взрослых, они смотрели на него, как на диковинного зверя. По школярскому обыкновению, мальчишки расхвастались, можно было подумать, что нет на свете людей умнее и ученее их. Когда экипаж отъехал уже довольно далеко, старший объявил, что слышит музыку из лесу, и тут Каспар, рассерженный их ломаньем и притворством, ответил, что он хоть й ничего не слышит, но зато видит над деревьями флажок на длинном шесте.
– Подумаешь, флаг, – презрительно отозвались мальчишки, – да мы уж давно его видим.
Каспар удивился, сам он только-только заметил узкую полоску, видимую лишь, когда она плескалась на ветру.
– Ладно, – сказал он, – когда флажок снова начнет развеваться, я спрошу, замечаете вы это или нет.
Он выждал минуту-другую и, видя, что флаг неподвижен, задал каверзный вопрос:
– Ну как, развевается он сейчас?
– Развевается, – в один голос отвечали братья, но Каспар спокойно сказал:
– Из этого я вижу, что вы ровно ничего не видите.
– Э-э, – воскликнули они, – да ты, выходит, лгун!
– Тогда скажите мне, – не смущаясь, продолжал Каспар, – какого он цвета?
Мальчишки приумолкли и уставились на флаг, затем один из них наугад и вполголоса проворчал: «Красный», другой, посмелее, сказал: «Синий». Каспар покачал головой и повторил:
– Я вижу, что вы ровно ничего не видите, флаг бело-зеленый!
Оспаривать это не приходилось, четверть часа спустя все смогли убедиться в правоте Каспара. Оба мальчика с ненавистью на него взглянули: им очень хотелось блеснуть перед фрау Бехольд, слышавшей весь этот разговор от слова до слова.