Катали мы ваше солнце
Шрифт:
— Пять? В том-то и клюква, что шесть…
Несколько мгновений Кудыка сидел неподвижно. Остолбуха нашла. Медленно повернулся к храбрам.
— А вы-то что ж, дружинушка хоробрая? — упрекнул он их с горечью. — Нет, чтобы взять да и очистить лес от погани от этой… единым махом…
Те насупились, крякнули.
— Очистишь тут, как же! — проворчал степенный Чурило. — Думаешь, боярину нашему ничего от них не перепадает? От леших-то…
Наивный Плоскыня ахнул тихонько, с ужасом глядя на храбра. Кудыка же с досады чуть не
— А ежели князь узнает? — подмигнув, тихонько спросил Докука.
— Князь?.. — Чурило приостановился и царапнул искоса недобрым взглядом пьянчужку за дальним концом стола. — Сказал бы я тебе, да лишние брёвна в стенах есть…
Примолкли, нахмурились. Потом налили по второй и выпили кстати за здравие князя теплынского Столпосвята со княгинею.
— И земля вон намедни тряслась… — вздохнул удручённо молодой курносый храбр, именем Нахалко. — С терема боярского маковка упала…
Древорезы встревожились.
— Котора маковка?
— Правая…
— А-а… — Покивали, успокоились. — Ну, это капель не на нашу плешь… За правую мы не ответчики…
В этот миг на дальнем конце стола наметилось движение. Оглянулись и увидели, что пьянчужка, упёршись широко расставленными руками в дубовую столешницу, пытается встать. Бровь — заломлена, глаз — поперёк.
— Кто… бревно?.. — осведомился он с угрозой. — Ты… кого тут… бревном?..
Все ждали с любопытством, что из этого выйдет, но суставы у пьянчужки подвихнулись разом, и он вновь тяжко сел на лавку, взболтнув нечёсанной головой. Так ничего и не дождавшись, вернулись к разговору.
— Маковка… — усмехнулся Чурило. — Хорошо хоть терем устоял!.. Земля-то на чём держится? На трёх китах… Вот один из них, стало быть, хвостом плеснул, а в загривке-то — отдаётся… Ну и земля, знамо дело, колеблется… Она ж как раз на загривке у него и лежит. Не шутка, чай…
Скрипнули петли входной двери, и на пороге возникло облако пара, а в нём отмёрзший Шумок. Словно бы и не битый. Весь, как всегда, переплюснутый, искривлённый, только что щека и шапка — в инее. Торжествующе оглядел присутствующих.
— Думали, помер? — спросил он негромко, и личико его озарилось злодейской радостью. — А я вот взял да и пришёл!..
— Дверь прикрой, изверг! — гаркнул желтоглазый хозяин. — Кружало выстудишь!..
Шумок притворил дверь и, заметно приволакивая ногу, приблизился к онемевшим берендеям, сел.
— Кто убивал, тот и поит, — объявил он, без стеснения беря ковшик, что поближе.
Остальные переглянулись, поёрзали, посопели и, махнув рукой, кликнули хозяина, чтобы принёс ещё одну посудину.
— Живуч, — скорее одобрительно, нежели осуждающе изронил Чурило. — Пополам перерви — двое вырастут…
— Это что!.. — пренебрежительно молвил Шумок, осушив полный ковшик и лихо обмахнув усишки. — Вот на Ярилин день меня, помню, всей слободкой топтали…
— Так ить… затопчем когда-нибудь… — жалостливо на него глядя, сказал Плоскыня.
— Правду
Все несколько одеревенели от такой здравицы. Чурило — так даже поперхнулся.
— Стоит… Рушится он, а не стоит! Девать уже некуда правды твоей!..
И опять вовремя вмешался молодой Нахалко.
— А вот ещё сказывают… — таинственно понизив голос, торопливо заговорил он. — Из преисподней навьи души на белый свет вылезать начали… Мертвецы то есть…
Все вздрогнули и уставились на курносого храбра.
— Это как?
— А так. Открывается, сказывают, в земле дыра и лезет оттуда такой весь чёрный, чумазый и с кочергой…
— Так какие же это мертвецы? — возмутился Докука. — Если с кочергой — значит бес!.. Про хвост ничего не слыхал? Хвост-рога были?..
— Да нет, точно мертвецы! — зардевшись, горячо заспорил курносый. — Признали одного сволочане… Согрешил он когда-то против солнышка, ну и сбросили его, значит, волхвы прямиком в преисподнюю… А он, вишь, обратно вылез…
С дальнего конца стола послышался внятный смешок, и все, кроме припавшего к ковшику Шумка, опять обернулись. Пьянчужка сидел, подперев по-бабьи щёку, и глумливо разглядывал бражников.
— А в хрюкальце? — грозно спросил Плоскыня.
Пьянчужка не ответил, но внимание сосредоточил теперь на нём одном. Аж колебался, болезный, как отражение в воде, до того начекалдыкался. Плоскыня крякнул негодующе и отвернулся.
— Вот она, правда-то! — возликовал тем временем Шумок, пристукнув по столу донышком повторно осушенного ковшика. — Ещё и мертвецы из-под земли лезут! По всему видать, последние времена настали…
— Да ты погоди… — остановил его рассудительный Кудыка. — Волхвы-то что говорят? Что никакого конца света не будет…
— Волхвы! — Шумок скривился. — Ты вон спросил его, какое завтра солнышко встанет — чётное или нечётное… Много тебе он ответил?
— Н-нечётное… — выговорил вдруг пьянчужка, снова вскидываясь над дальним краем стола.
Берендеи примолкли и в который раз всмотрелись в незнакомца, правда, попристальнее.
— А ты почём знаешь? — нехорошо прищурился Чурило.
Другой бы мигом опомнился, уловив опасный блеск из-под мохнатых сурово сдвинутых бровей. С княжьей дружиной шутки плохи. Однако пьянчужке, видать, давно уже море [29] было по колено. Окинув храбра охальным взглядом, он презрительно скривил рот и вдруг испроговорил такое…
— Катали мы ваше солнце!..
Море
Теплынь-озеро. (берендейск.)