Катарское сокровище

Дубинин Антон

Чуть подавшись вперед, так что черепообразное лицо его оказалось в бледном луче, отец Пейре смотрел на своего бывшего брата несколько секунд. Пожалуй, впервые глядя на самом деле — на него. И тоскливая ненависть его глаз доказала Гальярду собственную правоту даже вернее, чем Антуанов транс и прочие явные знаки. Гираут смотрел ему в местечко над левой бровью, как раз туда, откуда кругами расходилась головная боль.

Гальярд не сразу заметил, что Аймеровы четки уже в руках катара, и быстрые белые пальцы перебирают деревянные зерна,

— Четки-то тебя и подвели. — Гальярд снова мотнул головой, отгоняя

сонливое головокружение. — Не старайся, со мной ничего не получится. Ты совершил одну ошибку — решил использовать Псалтирь Девы Марии для своих богопротивных дел. Ты не подумал об одном: то, что святая Дева даровала нашему отцу Доминику как орудие против ереси, сможет защитить себя само. Ты взял в руки краденое оружие — и оно поразило тебя же.

Пейре, весь обратившийся во взгляд, еще на что-то надеялся. Голова Гальярда уже раскалывалась, в глазах все плыло, но он твердо знал, чего точно не собирается сейчас делать: засыпать. Нет, Пейре. Прости, Гираут. Я действительно вырос: я более не связан с тобой.

— Четки верни, — тихо договорил он. — Псалтирь Девы Марии. Это — нашего Ордена, не твоего.

Еретик не шелохнулся, не сдвинул взгляда. Однако когда Гальярд сделал шаг к нему, тот поспешно бросил четки вперед, словно боясь прикосновения поганой твари. Деревянные бусины и крест дробно стукнули о камень, Гальярд нагнулся их поднять. Поцеловал Распятие.

— Будь ты проклят, — буднично и как-то бесцветно произнес еретик, отворачиваясь к стене. — Будь проклят навеки.

Гальярд постоял еще несколько ударов сердца, созерцая его седой затылок и прямую, словно деревянную, спину. Изначально он собирался еще говорить — испугав катара провалом его замысла, намеревался проповедовать, как-то призывать его к покаянию. Намеревался ли, в самом деле?..

— Sermo generalis состоится в праздник Всех Святых. У тебя еще осталось время для покаяния.

Намеревался ли он проповедовать камням… Намеревался или нет, теперь он знал яснее ясного, что больше Гираут — отец Пейре — не скажет ему ничего. Ни сегодня, ни… скорее всего, никогда. По крайней мере, не скажет ничего словами.

Гальярд хотел еще что-то добавить, что-то самое важное. Но промолчал, конечно. Развернулся и потянул на себя дверь без единого засова изнутри, почти ничего не видя от вышибающей слезы головной боли.

…И ведь даже Аймеру не расскажешь всего. Да, инквизитор еще по дороге в церковь объяснил собрату то, что узнал о сокровище. Бывший «старший сын» Бертрана Марти, последнего катарского епископа, укрывшегося в Монсегюре, отец Пейре там же был рукоположен, так сказать, в высший еретический клир. Рукоположен, очевидно, тайно — во избежание многих опасностей. Человек, призванный сохранить в себе епископскую преемственность — Бог знает откуда, от неких болгарских лжепророков принесенную — сам собою став сокровищем, тринадцать лет носил в себе тайну, позволяющую катарской «церкви» восставать из мертвых: а именно рукополагать новых священников. Дьявол — обезьяна Господа — в своей попытке укусить Церковь уязвил отравленными зубами сам себя. Вместе с образом передачи благодати он невольно связал себя схожими законами. Если пресечется епископская преемственность, от кого бы она ни происходила — секта катаров постепенно попросту вымрет от отсутствия клира.

Аймер, потрясенный до глубины души, смотрел круглыми глазами. Возвращенные четки цеплялись за придорожные кустики. Гальярд не мог не думать о том, что об их роли в истории Аймер так никогда и не узнает.

— Господи Иисусе… Вот оно как! А в сундуке тогда что же, отче? Если не сокровище?

— Деньги, — пожал плечами брат Гальярд. — Деньги, драгоценности — в общем, казна монсегюрских еретиков, которую они предпочли уберечь от франков понадежнее. Ничего особенного. У моего отца-еретика был дома подобный денежный ящик — поменьше, конечно… и без аграфов и потиров внутри, однако тоже немаленький. Еретические общины нередко бывают богаты, в отличие от вальденсов, которые хотя бы отчасти заслуживают названия pauperes Christi. Господь Христос тут ни при чем, но pauperes они частенько настоящие.

Аймер зримо подавил разочарованный вздох. Несостоявшаяся повесть об обретении Грааля не хотела так просто покидать его молодое сердце. Однако тут его поразила новая мысль, тут же отобразившаяся на его подвижном лице; и брат Гальярд досадливо отметил, что не мог надеяться на Аймерову невнимательность.

— Отче, а этот последний епископ точно последний? Он не мог, скажем, оставить где-нибудь преемника? И что с мальчиком-то было, когда он заснул?

Твердо убежденный, что об Антуане никто не должен знать, Гальярд ответил так открыто, как мог себе позволить:

— Нет, Аймер, я уверен, что преемника не осталось. С Антуаном была беда, это с ним сделал еретик, но я думаю, благодать Божия паренька вылечит.

И так быстро и широко зашагал, обгоняя младшего товарища, так что тому не следовало быть душеведцем, чтобы понять — больше пока сказано ничего не будет. По крайней мере, по этой теме. Хорошо, что шел мелкий дождь — брат Гальярд надвинул на лоб черный капюшон плаща, и оттуда высовывался только кончик кривого носа. Следующие слова, которые Аймер услышал от наставника уже возле самой церкви, были о насущных мелких делах.

— Побриться бы надо, — задумчиво сказал тот, потирая покрытый темной щетиной подбородок. — Уже на рутьеров с тобой похожи. И тонзура вся заросла, Бог знает что такое — а ведь ни минуты нет свободной в должный вид себя привести…

Сказать по правде, Гальярдова голова несколько оплешивела за последние годы, так что он обладал подобием естественной тонзуры, совершенно не зараставшей. Другое дело Аймер — он в самом деле всякий раз, желая почесать макушку, наталкивался на густой жесткий ежик. Щетина у него на подбородке тоже выглядела бы чрезмерной, не будь она светлой. Здесь уже Гальярду меньше повезло.

— Люсьен говорил, он хорошо бреет, — обрадовано отозвался Аймер. — Мы с ним не далее чем вчера обсуждали, где бы времечко взять на бритье. Ему-то хорошо — бороды почти нет, и волосы отрастают медленно; зато он у себя в Сен-Тибери часто братию брил, говорит, у него рука легкая. Может, вот после мессы нагреем воды и… попросим его?

— Разве что вечером, — вздохнул брат Гальярд, вставляя ключ в церковную дверь. — Сегодня неделя милосердия кончается, последние покаянники валом повалят. Завтра-то уже по ордерам пойдем, это легче — хотя бы распорядок сами устанавливаем… Но с Франсуа и Люсьеном идею бритья неплохо бы обсудить, вот, скажем, после службы и проповеди. Кстати, хотел бы я знать, куда они с утра пораньше подевались. Я с Антуаном и сокровищем этим несчастным совсем их из виду потерял, а хотел бы встретиться — хотя бы чтобы Франсуа за мальчишку отчитать.