Катары

Вебер Патрик

— Пьер! Открывай! Я знаю, что ты дома! Хватит ломать комедию!

Нет, Богоматери двенадцатого века так в двери не барабанят. Они только улыбаются из глубины сумрачных церквей и молча внимают молитвам душ христианских, вверяющих им свои скорби. Ле Биан должен был честно признаться себе: он все сделал, чтобы заманить ее сюда. Начал он с дельных советов, как не попасть впросак в коллеже. Предупредил, что учительница французского языка мадам Розье бранчлива и часто бывает не в духе. Научил тонкому искусству гладить директора по шерстке, чтобы не выслушивать от него нескончаемых лекций о необходимости строжайшим образом дисциплинировать банду юных щенят, которые бессмертным творениям Корнеля предпочитают песенки Лин Рено.

Эдит слушала его наставления очень внимательно. Она была так прилежна, что приняла от коллеги и приглашение провести вечер в ресторане. Ле Биан сделал его под предлогом, что должен поделиться своим превосходным знанием Руана с юной парижанкой, знавшей только, что в Нормандии делают крестьянский сидр и соленое масло. Вечер Ле Биан провел прекрасно. Он много говорил, и в его словах звучали страсть к истории, любовь к родным краям и сетования школьного учителя. Теней из прошлого ему удалось не вызвать: ни разу не навернулось на уста милое имя Жозефины. Эдит слушала его с интересом — кажется, искренним. Под конец ужина рука Ле Биана коснулась щеки девушки. Она не отдернулась. Стало ясно: Эдит к нему неравнодушна. Потом она стала еще улыбчивей, ближе. Встречаясь каждый день в учительской, они перемигивались тайком от коллег. Ле Биан понял, что партия выиграна. Осталось только дать адрес квартиры, оклеенной новыми обоями. Дать адрес и ждать. Но если партия и так выиграна, какой интерес играть дальше?

— Пьер, ты псих ненормальный? Ты что, со всеми так? Тогда какого ты хочешь счастья? Все, хватит! И со мной больше ни слова! Никогда!

Ле Биан не отвечал. Он слушал, как шаги Эдит удаляются по лестнице. Сперва ясно слышался стук каблучков по деревянным ступенькам. Потом шаги стали тише, дошли до последней ступеньки, процокали по передней и затерялись на улице. Пьер вздохнул. Пожалуй, подумал он, Эдит наговорила немножко лишнего, но в чем-то она права. Он не псих, это она зря, а вот счастья ему нет — правда. Не отдавая себе в том отчета, он с самой войны отказался от счастья. За женщинами он ухаживал много. Некоторые из них переступали порог его квартиры, но порог его жизни оставался неприступен для всех. Все больше — хотя еще и смутно — Ле Биан чувствовал, что не так уж ему и жить хочется. Да, респектабельная квартира в центре города. Вежливые пустые улыбки соседям. Ученики, которым до фонаря какие-то реформы Кольбера. И хорошенькие девушки, ни одна из которых не вытеснит из памяти Жозефину.

Опять зазвонил звонок. Неужели Эдит вернулась? Но тут же все стало ясно: звонок не дверной, а телефонный. Это была еще одна роскошь, которую Ле Биан завел, когда решил жить по-буржуазному. Новый предмет царственно занял ореховый столик, на который мадам Ривьер — старушка соседка, иногда приходившая к Ле Биану помочь прибраться, — всегда своей властью стелила кружевную салфеточку. Ужас полнейший, но со временем он научился жить и с этим.

Ле Биан снял трубку.

— Мессир… мессир… — послышался сдавленный от ужаса женский голос.

— Простите? С кем имею честь?

— Мессир, помогите, умоляю!

— Вы, кажется, шутите?

Вначале Ле Биан говорил вполне любезно, но теперь уже начинал сердиться.

— Смилуйтесь, мессир! — все отчаянней продолжал голос. — Помогите нам!

— Но кто вы, сударыня?

— Вы меня не знаете. Меня зовут Филиппа. Сейчас королевская рать овладеет нашей крепостью.

В голосе женщины звучал неподдельный ужас. Либо это была превосходная актриса, либо настоящая сумасшедшая в отчаянном состоянии.

— Какая рать, какая крепость? Откуда вы звоните?

— Из Монсегюра, — ответила женщина, понизив голос. — Смерти я не боюсь, но вера наша не должна погибнуть.

— Из Монсегюра? Да говорите толком!

— Я больше не могу говорить, за мной следят. Только будьте милостивы — помогите, умоляю! Спасите, спасите!

Связь прервалась, но Ле Биан еще добрую

пару минут стоял, застыв с трубкой в руке и уставившись на розочки с салфетки мадам Ривьер. Что это было? Он сел и стал думать. Но что разумного можно было придумать про это наваждение?

ГЛАВА 2

Мишель Жуайё не верил собственным глазам. Он всегда приходил в коллеж раньше всех. А сегодня его не только опередили, но еще и скривили губы, когда появился он.

— Пьер! — весело воскликнул Мишель. — Неужели малышка Эдит оказалась так ужасна, что ты среди ночи сбежал на работу?

— Не надо про Эдит, — ответил, даже головы не подняв, Ле Биан, уткнувшийся в какую-то книгу. — Дело закрыто. И если я только услышу, что ты хоть кому-то хоть полслова, мало тебе не покажется, так и знай, Жуайё!

Жуайё (Ле Биан всегда звал приятеля по фамилии) присел напротив коллеги и протяжно присвистнул:

— Тю! Я же знаю, какой ты любитель вставать до зари. Ну ладно, никому не расскажу про твой последний подвиг. Видать, не очень получилось, да?

— Да уж, — пробурчал Ле Биан.

— Слушай, ты какой-то не такой: от бабы сбежал, самообразуешься тут ни свет ни заря… Что читаешь-то интересненького?

Жуайё мельком взглянул на обложку книги, в которую погрузился Ле Биан, и снова присвистнул:

— У-у-у, катары! Ну, ты рисковый малый! Я думал, на уроках об этом и заикаться не положено.

— Жуайё, если ты не будешь свистеть перед каждой фразой, у меня, может быть, не разболится голова хотя бы до обеда. Теперь по существу: да, я читаю про катаров; нет, к школьной программе это не имеет отношения.

— Тогда я вообще ничего не понимаю. Имеешь право не объяснять. Мы, конечно, друзья, но всего ведь не расскажешь, да?

— А мне, представь себе, как раз очень хочется рассказать, что со мной приключилось, — ответил Ле Биан и закрыл книгу. — Только, боюсь, ты меня примешь за сумасшедшего.

— А чего бояться? Я и так давно понял, что у тебя вот тут (Жуайё постучал себя по макушке) не все винтики на месте.

Пьер посмотрел на приятеля, и на лице у него наконец-то явилась улыбка. Жуайё, подумал он, все-таки самый славный человек в коллеже, хоть они с ним и ругаются по пять раз на дню. Зато с ним одним Ле Биан делился и радостями, и неприятностями. Ему он поверил свою скорбь — воспоминание о Жозефине, ему открыл, какой тяжкий груз вины лежит на нем с тех пор, как ее не стало. Семь лет прошло, как кончилась война, и многие до сих пор задавали себе вопрос, почему они сами выжили, а многие другие, похрабрей их, погибли. Что за жуткая несправедливость в этой лотерее смерти? Ле Биан не мог выносить эти мысли. Конец войны он принял почти равнодушно. Победители, которых до победы никто не видел, охота на ведьм, немыслимое национальное примирение, новые войны где-то на краю света, раздел планеты между победителями, во всем враждебными друг другу… Мир вокруг молодого историка рушился и строился заново, а он следил за этим вселенским кавардаком, как будто это его не касается. Женщина, которую он любил, рассталась с жизнью за несколько мгновений до финального гонга великой бойни, а он не смог ее спасти. Жуайё во всех подробностях знал эту историю — такую обычную и бесконечно трагическую. И, конечно, только он может выслушать, какое странное событие пережил Ле Биан вчера. Пьер пересел поближе к другу.

— Очень странная вещь вчера со мной случилась, — начал он.

— Ну да, странная, — ухмыльнулся Жуайё. — Ты встретился с маленькой Эдит. Давай дальше.

— Погоди, не перебивай! Мне вчера домой был телефонный звонок. Только очень непонятный. От какой-то Филиппы.

— Ну ты даешь! Я уж подумал, у тебя что-то серьезное, а ты опять о бабах. Ну и здоровье же у тебя!

— Нет, это совсем не то. Эта Филиппа звонила мне из Монсегюра в стране катаров.

— Ну и что? К ним в Лангедок телефон разве еще не провели?