Катастрофа
Шрифт:
Однако первые же машины, вырвавшиеся из Кроумсхелла на шоссе, были остановлены специальными патрулями. Выезд за черту города был перекрыт, город оказался оцеплен национальной гвардией.
Слова «эпидемия», «вирус», «таинственная болезнь» замелькали в заголовках газет.
Власти страны обращались к жителям Кроумсхелла по радио с призывом сохранять спокойствие и не покидать свои дома. Опасность распространения по всей стране ранее неизвестной медицине болезни, говорилось в этом обращении, заставляет нас полагаться на ваше мужество и гражданскую сознательность. Уже создана особая комиссия, состоящая из специалистов самой высокой квалификации, которая незамедлительно прибудет в Кроумсхелл для выяснения причин постигшего город бедствия и оказания необходимой помощи. Спокойствие, хладнокровие и стойкость — вот что сейчас больше всего требуется от мужественных жителей Кроумсхелла. Город объявлен зоной стихийного
Такими словами заканчивалось обращение.
Ещё несколько часов прошло в тревожном ожидании. Нового прилива панического страха не последовало.
А вскоре в аэропорту Кроумсхелла приземлился самолёт, на котором прибыла специальная, наделённая особыми полномочиями комиссия.
Комиссия состояла из семи человек, и возглавлял её профессор Бергсон. В выражении его лица, в манере держаться сочетались озабоченность и оптимизм, деловитость и энергичная жизнерадостность, свойственная людям, уверенным в себе, знающим себе цену. И эта его уверенность, казалось, сразу передалась представителям городских властей, встречавшим комиссию в аэропорту. Фамилия профессора мало что говорила жителям города, но то почтительное уважение, с каким обращались к Бергсону остальные члены комиссии, заставляло думать, что этот человек действительно обладает и большим опытом, и немалой известностью в научном мире. В газетных статьях, посвящённых Бергсону, сообщалось, что начинал он как специалист в области космической медицины. Так или иначе, но с его появлением в городе связывали вполне реальные надежды на разгадку тайны событий, которые потрясли город.
В первый день Бергсон охотно дал интервью, точнее — устроил небольшую пресс-конференцию, во время которой на вопрос одного из журналистов: какую именно из ранее высказанных точек зрения на причины катастрофы он считает наиболее вероятной? — он не без юмора заметил, что для него, как для учёного, любая точка зрения остаётся вполне вероятной до тех пор, пока не будет доказана её абсолютная невероятность. На вопрос: есть ли у него собственная версия происшедших событий? — профессор ответил, что даже если бы у него была таковая, он бы предпочёл до поры до времени её не обнародовать.
Потом Бергсона спросили: приходилось ли ему раньше сталкиваться с чем-либо подобным или, по крайней мере, встречать в научной литературе упоминания о явлениях, сходных с теми, которые имели место здесь, в Кроумсхелле? Бергсон ответил: нет, не приходилось.
— Если допустить, как утверждают некоторые, что страх и паника, охватившие город, были своего рода эпидемией безумия, вызванной неким, пока не известным науке вирусом, — сказал один из репортёров, обращаясь к Бергсону, — то не боитесь ли вы, профессор, стать ещё одной жертвой этой эпидемии или, говоря проще, заразиться этой таинственной и грозной болезнью?
— Что ж, — ответил Бергсон, улыбаясь, — вероятно, это можно было бы считать удачей. В таком случае мы бы сразу получили убедительное доказательство данной версии…
— Верит ли профессор в то, что ему и членам его комиссии удастся найти истинное объяснение катастрофы, постигшей город, обнаружить действительные её причины?
— Если бы я не верил в это, меня бы здесь не было, — ответил Бергсон. — Ну, а если говорить вполне серьёзно, то главная цель нашей комиссии — воссоздать как можно более полную картину всего, что произошло, со всеми деталями и мельчайшими подробностями. Поэтому мы начнём с массового опроса свидетелей разыгравшейся драмы, тех, кто её пережил. Наша комиссия обращается ко всем жителям города с просьбой оказать нам максимальную помощь. Я бы не побоялся утверждать, что разгадка катастрофы — в ваших руках, в руках жителей Кроумсхелла…
Этими словами Бергсон и закончил пресс-конференцию.
Уже на следующий день комиссия приступила к работе. Одна за другой накапливались магнитофонные записи — рассказы тех, кто был свидетелем и участником катастрофических событий.
Дора М., 36 лет, домохозяйка:
«…Это произошло утром, как раз вскоре после того, как я отправила детей в школу. Муж мой — он банковский служащий — уехал на работу. Нет, никаких признаков беспокойства, тревоги или чего-либо необычайного я не замечала: он, как всегда, вывел «Тойоту» из гаража, поцеловал меня в щёку и уехал. А я принялась за уборку. Я хорошо помню: посуда была уже вымыта и я выключила электропосудомойку, когда вдруг ощутила первые признаки какого-то смутного, неясного беспокойства… Впрочем, такие приступы беспричинного беспокойства у меня бывали и раньше, и потому в тот момент я не придала им особого значения, только подумала, что надо бы принять таблетку транквилизатора. Но я ещё не успела добраться до аптечки, как почувствовала, что беспокойство перерастает в самую настоящую тревогу. Я не могла сообразить, чем эта тревога вызвана. Но первая моя мысль была о детях. «Что-то произошло с детьми», — подумала я. Страх за детей усиливался с каждой секундой, становился всё невыносимей. У меня — как бы это объяснить поточнее — было такое чувство, будто я забыла сделать что-то очень важное и именно потому моим детям теперь грозит опасность. Я заметалась по комнате, пытаясь понять, что же я должна сделать. Но самое ужасное как раз в том и заключалось, что понять, осознать, что мне делать, я была уже не в состоянии. Я в буквальном смысле слова потеряла голову. Теперь я вижу, что мои действия в тот момент были абсолютно бессмысленными. В панике я кинулась в детскую — на мгновение мне вдруг представилось, что дети ещё там, что они нуждаются в моей защите, — ощущение надвигающейся опасности было так ясно, так отчётливо, так страшно… Кажется, я закричала. Детская, естественно, оказалась пуста. Но это не только не успокоило, а ещё больше испугало меня! Я стала хватать и заталкивать в сумку какие-то детские вещи. Зачем? Не знаю! Потом, позже, когда я уже опомнилась и увидела у себя в руках эту сумку, в неё вперемежку были запихнуты дочкины платья и книжки сына, игрушки и баночки с томатным соком, я так и не смогла понять, зачем мне понадобились все эти вещи, что я собиралась предпринять… Но в ту минуту с этой сумкой я бросилась на улицу. На улице творилось что-то невообразимое. Как раз напротив нашего дома столкнулись две машины, кто-то, визжа, пробежал мимо меня… Что было дальше, я помню смутно. Я очнулась на ступеньках своего дома, я сидела, прижав к груди всё ту же сумку с детскими вещами, — значит, я так никуда и не ушла, не убежала… Страх постепенно отпускал меня, и я с удивлением оглядывалась вокруг, ещё не в силах сообразить, что произошло… Уже потом я узнала, что, оказывается, нечто подобное в те минуты испытали и все остальные жители города».
Роберт О., школьник, 11 лет:
«…Я шёл по улице. Мне вдруг стало страшно. Так страшно, как бывает только во сне, когда снится что-нибудь очень плохое. Один раз мне снилось, что на нас упала атомная бомба и все мы горим. Но тогда я закричал во сне и меня разбудила мама. Она села рядом со мной и стала гладить меня по голове, и мне перестало быть страшно, потому что я понял, что всё это — про атомную бомбу — мне только снилось. А тут я не мог ведь проснуться, потому что я не спал. Мне было всё страшнее. Тогда я стал кричать и побежал. Мне казалось, за мной кто-то гонится. Я бежал всё быстрее. Но у меня не было больше сил. Я не мог больше бежать. Мне не хватало воздуха, чтобы дышать. Я упал и закрыл голову руками…»
Дзвид К., полицейский, сержант, 29 лет:
«…Поверьте, профессор, мне приходилось бывать в разных переделках, я в такие иной раз попадал передряги, что у кого другого наверняка волосы бы поднялись дыбом, а я, не хвастаясь, скажу, никогда не терял присутствия духа. Потому что в нашем деле главное — не терять присутствия духа. Так что меня не назовёшь трусливым парнем, мне, повторяю, всякого довелось понюхать. Но тут… Тут было совсем другое. Это и мои ребята вам подтвердят…
В то утро мы на нашей патрульной машине готовились выехать на дежурство. Я и ещё трое парней, которых тоже, в общем-то, не заподозришь в трусости. Всё было нормально, как и положено, ничто не предвещало, что день может оказаться тяжёлым. Мы шли к машине, как вдруг… Первым, по-моему, это ощутил Рональд. Он обернулся ко мне и сказал: «Послушай, Дэвид, у меня такое чувство, будто мы забыли закрыть камеру с преступником…» Он сказал это ещё вроде бы в шутку, но взгляд у него — я это заметил точно — был тревожным. И за шуткой он пытался спрятать эту тревогу. Он даже попробовал улыбаться. Но в следующий момент лицо его исказилось, и он вдруг отпрыгнул в сторону, пытаясь выхватить пистолет. Я ещё не успел сообразить, что происходит, как на меня навалилось чувство безнадёжности. Да, да, именно безнадёжности — это, пожалуй, будет самое верное слово. Будто мы оказались в ловушке. Наверное, такую безнадёжность испытывает человек, приговорённый к смерти. Наверное. Или ещё можно сказать: смертельный страх, это тоже будет точно. Я не стыжусь вам в этом признаться, профессор, потому что уже говорил, что бывал в разных передрягах и знаю себе цену. И тут, помню, я еще скомандовал что-то, я крикнул, чтобы все лезли в машину, но мои парни уже вроде бы и не слышали меня. Кто-то из них выстрелил, кажется, в воздух, не знаю. В общем, это были отчаянные минуты. До сих пор не понимаю, как мы не перестреляли друг друга, Я даже думаю, что, может быть, как раз это чувство безнадёжности, ощущение, что сопротивление бесполезно, и спасло нас. Но я вам скажу, профессор: не дай бог никому пережить то, что я пережил в те минуты. Кстати… Кстати, у меня есть одна догадка… Как вы считаете, профессор, это не их рук дело? Ну да, я имею в виду именно русских. Мои парни тоже так считают. Иначе ничем больше это и не объяснишь. Мы только молчим, чтобы не поднимать в городе новую панику. Но вам-то я могу сказать об этом. Вот, пожалуй, и всё, что я мог сообщить…»
Джон П., служащий мэрии, 41 год:
«…Очень сожалею, но я не могу ничего рассказать вам, профессор. Мне просто стыдно и неприятно вспоминать, как я себя вёл в те минуты. Мне бы не хотелось, чтобы это где-либо было зафиксировано. Не знаю, может быть, и все так себя вели, но я-то говорю о себе. Я никогда не предполагал, что могу повести себя так позорно. И я не хочу снова вспоминать об этом. Да, я понимаю, нужно для науки… для выяснения причин… и всё же… нет, профессор, не уговаривайте, не убеждайте меня, я ничего не стану рассказывать. Неужели вы никогда не переживали такого, что вам хотелось бы как можно скорее забыть?»
Джордж С., преподаватель, 47 лет:
«…Я всегда утверждал и продолжаю утверждать, что человека больше всего пугает то, что необъяснимо. А события, обрушившиеся на нас в тот день, были именно необъяснимы. Ведь каким бы жестоким ни был ураган, ты знаешь, что рано или поздно он кончится, не может не кончиться; как бы сильно ни бушевал пожар, ты знаешь: рано или поздно он будет потушен. Одним словом, у тебя есть понимание происходящего. Вот что важно. А тут этого не было. Никто ничего не понимал. Я думаю, тот страх, который мы испытали в те минуты, можно уподобить страху, который испытывал первобытный дикарь, когда над ним начинали сверкать молнии и грохотать гром. Ведь он тоже не понимал тогда, что происходит. Но главное, к чему я хотел бы привлечь ваше внимание, профессор, даже не это. Главное — поведение толпы в этот момент. Разумеется, «толпа» здесь термин несколько условный, ибо я имею в виду учащихся нашего колледжа. Собственно, под толпой я подразумеваю любое значительное скопление людей. И поверьте мне, профессор, это была страшная картина. Уж кажется, с самых малых лет мы довольно-таки натренированы по части всяких ужасов, но одно дело, когда видишь подобное на экране, а другое — когда в реальной жизни, вот здесь, в двух шагах от тебя!