Катенька
Шрифт:
— Гриша, ты не накрыл барабанные палочки. Гриша, у тебя квартира! — и посматривала на мать, на малышей: «Ну, что, мол?»
Но скоро Гриша загрустил — нелепость встречи с Дарочкой жгла его. Катенька сразу приметила перемену в его настроении и сказала:
— Ох, надоело это ло-то-о! Пойдемте, Гриша, посмотрим, прошла ли у Дарочки голова?
— Да, да! — обрадовался он.
Но дверь в Дарочкину комнату была заперта.
С того дня так и пошло: со всеми Дарочкиными родными у него были искренние, теплые отношения, а с нею игра в молчанку. На людях они разговаривали, смеялись. А как только оставались одни, Дарочка сейчас же находила предлог уйти.
Стояли последние дни апреля, пасха в этом году выпала поздняя, и поэтому в каждом доме, на всей их улице, во всем городе к ее приходу готовились особенно тщательно. Земля давно отпаровала, разрывая землю острием своих стеблей, лезла зеленая тугая трава. В домах суетливо выставляли вторые рамы. Женщины мыли стекла, потом белили их мелом и, подождав, пока они высохнут, протирали бумагой. Стекла становились прозрачными, как воздух, и солнце яростно играло в них ослепляющим блеском. Казалось, весь город приступил к генеральной уборке, в домах стоял вкусный запах свежевыбеленных стен, в комнатах было пусто и гулко. Подушки, ковры, матрасы лежали на солнцепеке посреди двора. В каждом дворе, подобрав платья, девчонки чистили толченым кирпичом сверкающие самовары... Тугие, каждую минуту готовые лопнуть почки и рядом с ними уже распустившиеся, еще влажные листья на кустах сирени, бездонная голубизна неба — все это создавало приподнятое, тревожное настроение ожидания чего-то большого, светлого, неповторимого... Никогда потом Гриша не переживал таких чудных дней. У Гриши в доме все было перевернуто вверх дном, и, пообедав на ходу, он отправился к Маловым, думая, что там уже дарит чистота.
Но у них на балконе еще был хаос: старые вещи, рассохшиеся стулья, всевозможные картонки, вторые рамы, старая обувь, обрывки бумаг — все это загораживало проход, словно баррикада. Здесь с азартом хозяйничала раскрасневшаяся Катенька.
— Как хорошо, Гриша, что вы пришли,— встретила она его радостно,— вы
будете мне помогать. Это все надо вынести в сарай, а кое-что просто выкинуть в сорный ящик. Они с Митей вешают гардины и портьеры, хитренькие, а я тут должна со всем этим мусором управляться. Дарочка говорит, мальчишек попроси, чтобы помогли, а я с ними поссорилась, мы в чижика играли, и они жилили, терпеть не могу жил! Гриша, вот от сарая ключ, вы несите эти рамы, а я этот хлам
в сорный ящик.
Гриша, в чистом костюме, в накрахмаленной сорочке, с радостью ухватился за тяжелые пыльные рамы и потащил их в сарай, напевая: «Цыпленок жареный, цыпленок пареный, цыпленок тоже хочет жить...»
Когда он возвращался из сарая, навстречу ему шла Катенька с огромной коробкой старой обуви — наверху лежали пожелтевшие, стоптанные, с худыми подошвами белые Дарочкины ботинки.
— Куда вы?
— Мама сказала, чтобы я обувь выкинула в сорный ящик,— объявила Катенька.
— Дарочкины ботинки в сорный ящик! — закричал Гриша.
— Подумаешь,— засмеялась Катенька,— они же старые-престарые.— Катенька, взметнув косами, помчалась к мусорному ящику.
— Катенька!
— Выдумали,— не оглядываясь, крикнула девочка,— мама сказала, что хлам надо безжалостно выкидывать.
— Что вы говорите, Катенька,— возмутился Гриша,— ну что вы говорите, их же можно к сапожнику.
Всегда тихий и застенчивый, на этот раз он решительно догнал Катеньку и перед самым мусорным ящиком выхватил у нее из коробки Дарочкины ботинки. Катенька рассердилась. Выбросив обувь вместе со старой картонкой, ока хотела отнять ботинки у Гриши
— Ах, какая вы прелесть, Гриша! Подождите, я сейчас! — И она, подпрыгивая, понеслась в дом.
Гриша остался посреди двора, не зная, куда спрятать ботинки, что еще там выдумает Катенька? Вдруг она приведет Дарочку? Нет, вон она возвращается одна. Она протянула большой лист белой бумаги.
— Ах, Гриша, какой вы непонятливый, дайте! — она взяла у него из рук ботинки и завернула их бережно в бумагу. — Возьмите, я все поняла, вы отнесете их домой, спрячете и сохраните как реликвию? Да? Я все поняла, Гриша. И не хитрите насчет сапожника, я вас насквозь вижу. Ну, идите домой и приходите мне помогать. Хорошо?
То ли Катенька разболтала обо всем сестре, то ли просто время убрало естественный барьер отчужденности после долгой разлуки... Вечером он стоял один, не зажигая огня, в своей комнате — горячие руки крепко обняли его:
— Гриша!
— Дарочка!
Весь вечер, всю ночь просидели они, обнявшись, на скамейке у дома, у шелестящих кустов сирени, всю ночь они говорили о предстоящей свадьбе, слушали, как хозяйничает в уснувшем городе весна.
3
Катенька часто заходила к Грише в госпиталь. И потому, что это было по пути из гимназии, и потому, что ее тянуло туда непреодолимо. Она не задумывалась над тем, почему не может пройти мимо госпиталя равнодушно, и не понимала, что гонит ее туда безотчетное стремление, надежда — вдруг она сможет облегчить чьи-то страдания.
Вот и теперь, как обычно, она зашла за Гришей после гимназии, чтобы вместе идти обедать домой.
— У меня сегодня завал, Катенька, иди одна, я закончу не раньше, чем часа через три,— сказал Гриша. Он сидел в своем маленьком кабинете, заставленном белыми шкафами, и писал истории болезней.
— А я подожду,— сказала Катенька, прислонила свою школьную сумку на пол к шкафу и села напротив Гриши на белый, круглый, треногий табурет.— Давай я буду писать, у меня почерк красивый, а вы диктуйте.
— Спасибо, не нужно,— не поднимая головы, ответил Гриша.
— Гриша, неужели я здесь ничем не могу помочь?
— Помочь? Не знаю, Катенька, вы ведь не имеете медицинского образования,— рассеянно сказал Гриша, продолжая писать.
— Гриша, разве больным одни лекарства нужны?
— В том-то и дело, Катенька, что не всегда, далеко не всегда,— вздохнул Гриша и подумал о том, что прапорщику Сереже Воробьеву из четвертой палаты уже не помочь никакими лекарствами, разве любовь и нежная забота смягчат его страдания...— Да, Катенька, лекарства, к сожалению, часто бессильны.
— Гриша, я придумала, Гриша, знаете, кто особенно сильно болен, уже не помогают лекарства, тем я буду приносить варенье, мама даст, вот посмотришь, даст. Как это хорошо, ой, Гриша, как это вкусно — чай с вареньем, особенно с вишневым, клубничным, из абрикосов, из райских яблочек или из лепестков розы — ой, какое пахучее, а из крыжовника, а малиновое! Так хорошо! Я знаю, я болела, когда чай пьешь с вареньем, легче становится, много легче. Гриша, особенно с малиновым вареньем, даже мама говорит... Вот это хорошо будет! И еще пирожные, они, конечно, у нас дома не всегда бывают, но все же достать можно. То мама печет, то Анна Ивановна, моей подружки мама, особенно у Ганечки часто бывают. Ганечкина мать очень добрая, а для чужих, тем более для военных, просить не стыдно, правда, Гриша? Вот мы с вами хорошо придумали! Я сейчас, сейчас же принесу, а вы Сереже Воробьеву или еще кому.