Катилинарии. Пеплум. Топливо

Нотомб Амели

– Неправда! Мне больно думать об этом!

– Да нет, вам нисколько не больно. Вам это безразлично до такой степени, что вы об этом даже не подозреваете. Вы из той же породы, что и люди двадцать второго века, а знали бы вы, как мало тронуло их это массовое убийство.

– Я – не такая.

– Такая! И знаете почему? У вас сердце слишком маленькое. Даже те, о ком говорят, что у него большое сердце, не могут вместить в него более ста человек, и это рекорд. У вас же, по сравнению с большинством людей, сердце

как у лилипута. И скажу вам, что в вашем сердце есть место человек для четырех, не более. Иначе говоря, вы способны переживать лишь об этих четверых. А то, что стало с пятьюдесятью миллиардами, вам безразлично! Именно по этой причине гораздо легче творить геноцид, чем совершить убийство. Ни у кого нет сердца достаточно большого, чтобы вместить пятьдесят миллиардов убитых, но у каждого в сердце найдется местечко для женщины, разрезанной на куски.

– Вы меня плохо знаете.

– Увы, я читаю вас, как открытую книгу. У вас сердце с горошину. Каким бы маленьким ни было мое сердце, по сравнению с вашим оно огромно. То, что я сделал, доказывает, что я беспокоюсь о судьбе человечества. Вас же заботит только собственная персона и еще четыре человека. Если б вы только знали, как неубедительно ваше негодование!

– По крайней мере, я никого не убивала.

– Большое дело! И этого довольно, чтобы гордиться собой?

– Я, пожалуй, промолчу.

– Когда вы поймете бесполезность всякого мнения, для вас это будет большим прогрессом.

– Что-то не хочется «прогрессировать».

– У прогресса есть свои недостатки, и все-таки без него нам бы не удалось спасти Помпеи. Вы не можете отрицать, что операция в Помпеях – безусловная победа.

– Еще как могу.

– Да будет вам. Вы опять станете говорить мне о горстке разложившихся римлян, которых нужно было испепелить вулканом? Вы не обладаете чувством Истории.

– Это точно, зато у меня есть вкус.

– Тогда операция в Помпеях должна тем более вас восхищать.

– Нет, я уверена, что можно было выбрать город покрасивее.

– И какой же несравненный город выбрали бы вы на моем месте? Шарлевиль-Мезьер? Или, учитывая вашу национальность, Эрпс-Кверпс?

– Есть одно неплохое место – Кампанья. Или Иония – она даже лучше. Я бы выбрала Эфес и в гораздо лучшую эпоху – пятый век до нашей эры, например.

– Дорогая моя, вы меня просто смешите.

– Почему? Вам не нравится Эфес?

– Я не считаю, что вы имеете право сравнивать достоинства античных городов. Вы видели себя со стороны? Я начинаю понимать, почему ваши современники принимали вас за писателя. Вы самонадеянны сверх всякой меры.

– Потому что мне нравится Эфес?

– Потому что, как все жалкие личности, вы слишком высокого мнения о собственном уме.

– Как и вы.

– Вы действительно думаете, что нас с вами можно сравнивать?

–

Убеждена. Впрочем, себя я считаю гораздо лучше вас.

– Восхитительное самодовольство раба.

– Как вам повезло, что вы не правите миром, состоящим из таких рабов, как я. Миром, где среди прочих рабов были бы археологи, историки искусства или просто люди со вкусом, которые, подобно мне, осудили бы ваш выбор. Вы не находите, что в искусстве Помпей есть что-то мещанское?

– Мещанское?!

– Или что-то от нуворишей – а это по сути одно и то же.

– Ваша самонадеянность просто беспредельна!

– Почему? Потому что у меня больше вкуса, чем у вас? В конце концов, меня утешает то, что все это иллюзия. От Помпей осталось не больше, чем от Эфеса. Конец света позади, а впереди у нас, Цельсий, только бесконечный диалог, который, как видно, вас изрядно раздражает. И это только начало.

– Что за игру вы затеваете?

– Можете считать это семейной сценой, которая продлится вечность.

– Я вас убью.

– Невозможно. Я уже умерла.

– Ну так умрете еще раз.

– Нет, Цельсий. Вы тоже мертвы. А мертвец не может убить.

– Конца света не было, дурочка вы этакая.

– Да? Тем хуже для вас. Лучше бы он наступил – это в ваших интересах.

– Бред какой-то!

– Если мы действительно существуем в той системе, которую вы мне описали, значит, у меня есть верное средство против вас. Вы, может, и выдающийся ученый, Цельсий, но в беседе вы новичок, вы безоружны. Вы позволяете себе говорить то, что может вам навредить. Я знаю достаточно, чтобы разрушить вашу карьеру.

– Вам не представится случай сделать разоблачение. Вы скорее умрете.

– Мой труп станет большой обузой. Чем вы объясните необходимость этого убийства? Жаль портить блестящую карьеру из-за рабыни вроде меня.

– Если вас еще хоть ненадолго оставить в живых, пострадает мое психическое здоровье.

– Безусловно. И очень скоро, судя по вашему раздражению.

– Замолчите, или я немедленно вас прикончу!

– Есть гораздо более удобный способ избавиться от меня. Верните меня в 1995 год, и вам не придется избавляться от трупа. Вам будет легко найти предлог для моей отправки, скажете, что у меня заразная болезнь.

– У вас действительно заразная болезнь! Чем больше я с вами говорю, тем я ближе к истерике.

– Так-то лучше.

– Знаете, мне хотелось бы кое-что спросить. Вы нарочно это делаете?

– Что именно?

– Раздражаете меня?

– Когда я хочу кого-то вывести из себя, мне всегда это удается.

– Да, опасное оружие.

– И прогресс против него бессилен.

– Удивляюсь, почему вы им не воспользовались, чтобы отправить меня в Главное Хранилище, когда хотели узнать, есть ли там ваши книги.