Каторжник император. Беньовский
Шрифт:
— Любопытно.
Беседа Беньовского с Моро продолжалась ещё долго. Коммерсант прекрасно ориентировался во всех сложных хитросплетениях и лабиринтах политической жизни Франции и помог Морису Августу представить её общую картину. Беньовский уловил главное — надежды на перемены общество связывает с партией реформ и её лидером Тюрго. Реформы встречают яростное сопротивление консервативных сил. Знаменем реакции стала властолюбивая Мария-Антуанетта, влияющая на слабохарактерного короля. Устоит ли Тюрго? Скорее всего, что не устоит. Ему, Морису Августу Беньовскому, выгодно представить себя жертвой
Свежие лошади резво бежали по дороге. Повеселевший после бутылки бургундского вина кучер напевал задорную песенку. За окном мелькали селения, замки, городки, церкви. Вновь и вновь дорога выходила к Сене. Выше Руана река становилась не такой широкой и многоводной.
Фредерика о чём-то расспрашивала мужа. Кажется, о судьбе мадам Дюбарри. Можно ли считать её уединение в замке Марли почётной ссылкой? Можно ли когда-нибудь увидеть эту женщину, о которой так много говорят во Франции? Морис Август плохо понимал, о чём спрашивала его жена, и отвечал ей невпопад, думая о своём. Он как бы мысленно делал предстоящие ходы в сложной шахматной игре. Игре, которая будет сталкивать его с непредвиденными ходами противника.
В Париже Беньовский решил остановиться в знакомом отеле «Белая лилия» невдалеке от Нотр-Дам. Администратор вспомнил старого постояльца.
— Давненько не наведывались к нам, — сказал он приветливо.
— Давненько. Странствовал по белу свету.
— Что угодно мосье?
— Первоклассный номер. Желательно трёхкомнатный.
— Есть такой номер на втором этаже. Его только что освободил принц Баденский.
— И недорогое помещение для моих слуг.
— Мишель, помоги перенести наверх вещи гостей.
Мишель, тот самый юноша, а теперь крепко сбитый рослый мужчина с усиками, гостиничный швейцар, помог Уфтюжанинову и Андреянову затащить на второй этаж тяжёлые сундуки.
Время было позднее, и официальные визиты пришлось отложить до утра. Супруги решили пройтись по вечернему Парижу. Для безопасности взяли с собой Уфтюжанинова, вооружённого шпагой и пистолетом. В Нотр-Дам начиналась вечерняя служба. Главный вход западного портала под окном-розеткой втягивал внутрь здания цепочку людей. На паперти толпились побирушки и канючили на разные голоса. Беньовские вошли в храм в тот самый момент, когда раздались первые величественные звуки большого органа и запели певчие. Звуки и голоса тонули в пространстве огромного храма и отзывались высоко под сводами. На алтаре мерцали свечи, и священнослужитель в епископской митре начал проповедь.
После богослужения Беньовский предложил Фредерике пройтись до кабачка, где когда-то собирались горластой и беспокойной стаей поляки-конфедераты. Кабачок легко отыскался по броской вывеске и причудливому фонарю над входом.
Из недр прокуренного зальца доносились звуки скрипки. Два пожилых скрипача исполняли задорную мелодию. Несколько подвыпивших посетителей нестройно подпевали. Скрипачей и поющих заглушал гвалт голосов. Люди о чём-то спорили, кого-то яростно ругали. Увидев вошедших, из-за стойки вышел им навстречу сам хозяин кабачка и спросил услужливо:
— Что желают господа, столик или отдельный кабинет?!
— Кабинет, — ответил Морис Август. — И шампанского с лёгкой закуской.
— Как вам будет угодно.
— Скажи, любезнейший, собираются ли здесь по-прежнему поляки? — спросил хозяина Морис Август, когда они вошли в тесную, как корабельная каюта, комнатёнку позади буфетной стойки.
— Почти все они разъехались, — ответил хозяин. — Говорят, король Станислав простил их и разрешил вернуться на родину. Остались два-три человека. Они на французской службе. Изредка заглядывают к нам по старой памяти.
— А почему так галдят?
— А теперь по всему Парижу галдят. Митингуют. Сторонники Тюрго спорят с консерваторами и ругают австриячку. Иногда дело доходит до драки.
— Вот как?
— Ещё забыл вам сказать... Иногда здесь появляется некий горемычный пан... запамятовал его фамилию. Его подобрал было один старый поляк, приближённый королевы Марии Лещинской, взял к себе на службу. А горемычный пан не оправдал доверия хозяина. Не то пропился, не то проворовался и был с позором изгнан из хорошего дома. Сейчас бедняга скитается по кабакам, рассказывает о своих военных подвигах и просит, чтобы ему поднесли стаканчик. Да никак он здесь!
— Пришли его ко мне.
— Стоит ли связываться с попрошайкой?
— Любопытно всё же.
Давно не бритый, опустившийся человек в поношенном сюртуке робко показался в дверях.
— Холера ясна! Пан Беньовский, ясновельможная пани! — воскликнул он, несколько осмелев. — Не вы ли приходили сюда?
— Что-то не припомню вас.
— Это и немудрено. Нас тогда было много. Я Лешек Копницкий. Служил когда-то поручиком у конфедератов. Сражался под Сандомиром, был ранен. А теперь от нашего конфедератского движения остались одни горькие воспоминания.
Лешек стал жаловаться на свою судьбу. Соратники его вернулись в Польшу, примирившись с королём Станиславом, русским ставленником. Он же, Лешек Копницкий, гордый и самолюбивый человек, не мог поступить так, как другие. Для него не существует Польши, пока ею правит этот Станислав. Уж лучше уехать на край света, в какую-нибудь колонию. Почему бы пану Беньовскому не воспользоваться его военным опытом и не предоставить ему должность в экспедиционном корпусе? Он, Копницкий, хорошо помнит, как пан барон предлагал бывшим конфедератам вступить в ряды корпуса. И очень сожалеет, что не откликнулся тогда на этот призыв. И Лешек снова напомнил, что сражался под Сандомиром и был ранен.
— Я уже слышал об этом, — перебил его Морис Август. — К сожалению, ничем вам помочь не могу. Не уверен, что вернусь к командованию корпусом. Его численность собираются сократить.
— Вам что-нибудь известно о судьбе Лихницкого, моего родственника? — вмешалась в разговор Фредерика.
— Пан Лихницкий по-прежнему командует гарнизоном на севере Франции и не тужит.
— Не стоило бы вам обратиться к нему за помощью? — сказал Беньовский.
— Пытался уже. Он теперь такой надменный и недоступный, словно генерал.