Катулл
Шрифт:
Не сказав ни слова, Катулл вышел во двор и вдруг выхватил из-за пазухи свой кинжал.
— Стой! Что ты хочешь делать, несчастный? — Агамеда бесстрашно подошла к Катуллу и отняла у него кинжал. В то же мгновение из каморки донеслась отвратительная ругань.
— Эй, сводни проклятые! — ревел грубый голос. — Опять привели любовника моей Канидии?
— Уходи поскорее, — увлекая Катулла к двери, шептала Агамеда. — Этот гладиатор силен и свиреп, как бешеный кабан… Возьми свой ножик и не вздумай им размахивать. На меня не сердись. Ночью я открыла тебе истину; подумай над смыслом того, что видел. Чтобы навсегда привлечь к тебе сердце твоей возлюбленной, мне нужны ее волосы, обрезки ногтей и полкиата мочи. Не возражай, найдешь меня, если захочешь… Сцинтилла, проводи господина.
Кудрявая девочка потянула его за край плаща и вывела на заросший колючими сорняками пустырь.
— Там дорога в город, — указав пальцем, сказала она, фыркнула, зажала рот маленькой ладонью и убежала.
Катулл горько усмехнулся, растерянно потер ноющую голову. Его состояние напоминало тяжелое, удручающее похмелье. От него еще пахло снадобьем, которым мазали его старухи, но в душе рассеялся ночной ужас и страстная вера в их магическую силу. Ему было стыдно перед самим собой: принять уличную потаскушку за прекрасную Клодию, за самую очаровательную и изысканную матрону Рима! Конечно, Агамеда заранее узнала, по ком страдает незадачливый проситель, и разыграла все это похабное действо с поразительным искусством. Старуха могла бы с успехом ставить на подмостках мимы, в этом ей не откажешь. Словом, ему подсунули лихо сыгранную комедию, а он принял ее за таинство. О, неисправимый веронский недотепа!
Придя домой, Катулл переменил тунику и отправился к Клодии, полный дурных предчувствий.
А Клодия только проснулась и принялась потягиваться и выгибаться — с этих движений начиналась ее ежедневная гимнастика, предписанная лекарем Петеминисом. После гимнастики она приняла теплую ванну, потом поплавала в прохладной воде бассейна и блаженно вытянулась на белоснежной простыне. Проворная Хи-она тщательно вытерла ее и умастила благоуханным маслом, поел чего Петеминис долго и осторожно массировал коричневой рукой ее упругий живот. Глубоко дыша полуоткрытым ртом, Клодия, косилась на лекаря, как Венера с мозаичной картины [150] . Жалкие глаза мужчины приводили красавицу в веселое настроение, даже если этим мужчиной был всего лишь уродливый карлик Петеминис.
150
На картинах Венеру изображали косой.
Вокруг суетились усердные рабыни, обсуждая вслух, как превосходно госпожа помочилась в серебряный горшок, и какое счастье, что на ее левой ягодице исчез маленький прыщик, омрачавший блеск ее божественной красоты. Закончив всевозможные притирания, рабыни накинули на нее тончайшее египетское полотно, застегнутое на плече изумрудом, и проводили к креслу, стоявшему напротив финикийского зеркала в золотой раме.
И тут вперед выступил тучный грек — знаменитый цирюльник, умеющий создавать на головах римских матрон сложнейшие произведения искусства с помощью фальшивых кос, шпилек, скрытых каркасов, красящих снадобий и других ухищрений; он знал около сотни причесок, и его состояние перевалило за триста тысяч сестерциев.
Знаменитый цирюльник несколько раз собрал и распустил морщины на лбу, поджал губы и глубоко задумался. Служанки хранили почтительное молчание, понимая исключительную важность того, что происходило. Наконец старая нянька Клодии с трепетом приблизилась, наклонилась к его уху и шепотом предложила начинать.
Цирюльник сделал пренебрежительно-обиженную гримасу, оттолкнул побледневшую старуху, после чего проронил несколько слов по-гречески. Рабыни закружились с флаконами, лентами и гребнями. Грек кончиками пальцев притронулся к голове Клодии, распуская ее волосы. Хлынул роскошный солнечный поток, вспениваясь упругими завитками и достигая мраморного пола. На несколько мгновений цирюльник застыл с поднятыми руками в молитвенном восхищении и, вознеся хвалу богам, приступил к священнодействию.
Обычно госпожу причесывала Хиона, но сегодня Клодия была приглашена в дом богатого всадника Помпония Аттика и потому выззала самого модного мастера во всем Риме.
Клодия решила, что сопровождающим она возьмет Марка Целия Руфа, которого она встретила два дня назад у храма Сераписа. Руф просил забыть ссору, вернуть ему счастье и наслаждение. Она вспомнила о некоторых его особенностях и снизошла к мольбам черноглазого красавца.
На днях она получила письмо, где сообщалось, что Катулл развлекается на загородной вилле своего дружка Аллия. Катулл действительно не появлялся два дня, и Клодия имела все основания поверить анониму. Пренебрежение к ней не пройдет даром веронцу, решила Клодия, холодно раздражаясь. Как раз тогда она и встретила Руфа.
Глядя в зеркало и лаская глазами свое отражение, Клодия думала о Катулле.
Веронец взволновал ее с первой встречи. Она почувствовала сердечное, давно не испытанное ею влечение. Другие мужчины не занимали так сильно воображение и не заставляли ее внутренне напрягаться. Они были осчастливлены ее красотой и опытностью. Но, когда явился Катулл, Клодия вдруг поняла, что попадает под странное обаяние этого человека, что нехотя начинает играть, представляться не такой, какой она была на самом деле. Своими необузданными ласками Катулл приводил ее в изнеможение — не столько физическое, сколько душевное. Его горячая детская нежность мешала раскрыться всей ее развращенности. То, что Клодия допускала с каким-нибудь хлыщом, она не могла позволить себе с Катуллом. При нем она начинала следить за своими словами и поступками, будто боясь потерять его поклонение, и от этого злилась еще сильнее.
Ей льстило возвышенное обожание поэта, недавно приобретшего всеобщую известность. Но, с другой стороны, ее раздражало, что под именем Лесбии она прославилась больше, чем под своим собственным. При виде некрасивого, но необъяснимо привлекательного поэта у многих самодовольных матрон по-собачьи учащалось дыхание. Когда Клодия появлялась с ним на переполненном зеваками Форуме, ее не покидало ощущение, что внимание падких на всякую новизну римлян привлекает не столько она, сколько этот рассеянный веронец, сочиняющий поразительные по изяществу и искренности стихи.
Умная и проницательная Клодия знала тайные надежды Катулла. При всем бесстыдстве многих своих стихов, Катулл лелеял в душе идеальный образ жены, скромной и преданной, с тихим голосом и целомудренной улыбкой. Закрывая глаза на действительную сущность возлюбленной, он пытался рядить ее в старомодные одежды добропорядочности.
Многое мешало их счастью: и ее неисправимое распутство, и его требовательность, и зависть, и интриги, и то, что Катулл становился великим поэтом Рима.
Клодия твердо решила: больше ни один мужчина не получит власти над ней — хватит ссор, объяснений и клятв. Она останется такой, какой создали ее боги или природа, как говорил Эпикур, чье философское учение Клодия воспринимала сочувственно, но своеобразно.
Итак, цирюльник тщательно уложил последнюю прядь и поцеловал кончики пальцев.
Правнучка родовитейшего патриция Аппия Клавдия Пульхра, дочь консуляра [151] и сенатора, сестра двух именитейших матрон республики, одна из которых была женой Луция Лициния Лукулла, а другая — женой консуляра и сенатора Квинта Марция Рекса, сестра сенаторов-оптиматов Аппия Клавдия и Гая Клавдия и сестра непримиримого популяра Публия Клодия, в силу семейных и личных связей находившаяся в центре политической борьбы и светских интриг, вдова покойного консуляра и сенатора Квинта Метелла Целера, Клодия готовилась отправиться на великолепный праздник в общество таких же легендарно знатных и поразительно богатых, как она сама, матрон и нобилей.
151
Консуляр — бывший консул Римской республики.