КАТЫНСКИЙ ЛАБИРИНТ
Шрифт:
Старший постовой полиции А. Воронецкий, содержавшийся в Осташковском лагере и попавший в один из грязовецких этапов, рассказал о своем разговоре с охранником. "Ваших товарищей вы уже не увидите, – сказал тот и на расспросы Воронецкого нехотя ответил: – Их потопили".
Вахмистр жандармерии Юзеф Борковский был в приятельских отношениях с заведующим лагерной пекарней Никитиным. "Куда нас повезут, не знаешь?"- спросил его вахмистр. "Куда-то на север", – был ответ. Вахмистра вывезли с этапом 29 апреля, причем действительно на север. На станции Бологое вагон, в котором находился Борковский, отцепили и направили на Ржев. Состав с остальными пленными остался в Бологом.
Наконец, зафиксированы показания Катаржины Гонщецкой, которую в июне 1941 года в числе других депортированных везли на барже по Белому морю
"Глядя на отдаляющийся берег, – рассказывает Гонщец-кая, – я почувствовала вдруг непреодолимую тоску по свободе, родине, мужу, вообще по жизни, – и заплакала. Неожиданно передо мной появился молодой русский из экипажа баржи и спросил:
– Ты чего ревешь?
– Я плачу над своей судьбой. Разве и этого у вас нельзя, в вашем "свободном" государстве? Я плачу над судьбой своего мужа…
– А кем он был?
– Капитаном, – ответила я. Большевик язвительно засмеялся.
– Ему уже слезы не помогут. Здесь потоплены все ваши офицеры. Здесь, в Белом море.
Он стукнул каблуком по палубе. Затем он, ничуть не смущаясь, рассказал, что он лично участвовал в конвое, транспортировавшем около 7 тысяч человек, и что среди них было много бывших служащих польской полиции и офицеров. Тянули две баржи. Когда вышли в открытое море, баржи отцепили и затопили. "Все пошли ко дну", – закончил он и ушел".
Случившийся рядом старик из экипажа баржи, дождавшись ухода энкаведиста, полностью подтвердил его слова.
Этими тремя свидетельствами исчерпываются польские источники. Анализируя их, Юзеф Мацкевич признает, что для окончательных выводов информации явно не хватает. Если допустить, что узников Осташкова вывозили в Архангельск, их путь должен был пролегать через Бологое. Мацкевич напоминает, однако, о распространившихся в конце 1941 года слухах не то об аварии на Белом море, не то о вывозе польских офицеров на северные острова; источником этих слухов были, как мы узнаем позже из отчета ротмистра Чапского, сотрудники НКВД. Оговорка уместная, и все же, сдается мне, полностью исключить вариант утечки информации нельзя.
Приведу еще два свидетельства на эту тему.
Первое письмо пришло на польское телевидение после нашей с Анджеем Минко передачи о Катыни. Его автор И.Выховский из Гданьска пишет:
"В 1954 году я работал на судоверфи "Петрозавод" в Ленинграде в отделе главного технолога, где начальником был инженер Цытрин, а технологом по силовым установкам инженер Басов. Вместе с ними работал технолог по слесарному судовому оборудованию, фамилию которого я забыл. Этот друг рассказал мне следующую историю – пишу его словами:
"Мальчиком я поступил юнгой на буксир, который плавал в северных акваториях страны – Белое море. Онежское озеро, Беломорканал. Ранней весной 1940 года буксир получил задание взять у причала шаланды и вывести в море. На буксир погрузились вместе с нами офицеры НКВД. Я увидел, что в открытых шаландах было несколько тысяч польских военнопленных, в том числе я видел людей, одетых в форму черного цвета. Мой старший друг матрос сказал, что это польские полицейские. Наверху шаланд стояли со штыками солдаты НКВД. Буксир потянул шаланды в открытое море. Когда мы были в нескольких десятках миль от берега, нам сказали остановиться. Офицеры НКВД переправились с буксира на шаланды. Шаланды мы оставили и пошли обратно в сторону причала. Через день буксир вернулся. Офицеры опять погрузились на буксир. Я заметил, что в шаландах была только охрана НКВД, а военнопленных не было и следа. Я спросил своего товарища матроса, куда делись пленные. Он показал пальцем руки в сторону дна моря и говорит: "Не спрашивай и не говори никому, что мы знаем, иначе наша судьба будет такой же". На лицах офицеров НКВД было видно большое волнение. Когда мы вернулись к берегу, всему экипажу было сказано, чтобы мы никому не говорили об этом под страхом суровой кары".
Второе письмо любезно предоставил в мое распоряжение профессор Мадайчик. Оно получено факультетом истории Ягеллонского университета, его автор – Тадеуш Чиж из Сопота.
Начинается письмо словами: "В 1954 году я был в СССР и работал на верфи "Петрозавод" в Ленинграде…" И далее следует тот же рассказ безымянного технолога. Автор письма уточняет: шаланда – баржа с открывающимся дном.
Способ перевозки заключенных в открытых баржах, или шаландах, широко практиковавшийся ГУЛАГом, описан Солженицыным. Напомню читателю эти строки: "В корытную емкость баржи сбрасывались люди и там лежали навалом, и шевелились, как раки в корзине. А высоко на бортах, как на скалах, стояли часовые". И далее: "Баржевые этапы по Северной Двине (и по Вычегде) не заглохли и к 1940 году, а даже очень оживились: текли ими освобожденные западные украинцы и западные белорусы". Уточню: не столько украинцы и белорусы, сколько поляки – депортированные, они же спецпереселенцы, о которых речь пойдет в следующей главе.
Что ж, история вполне правдоподобна (в сумраке или издали темносиние мундиры вполне могли показаться черными), а вот версию о специальных баржах с открывающимся дном следует признать в высшей степени сомнительной: если и топили пленных, то уж вместе с баржами, запертыми в трюмах, чтобы не всплыли трупы.
Своя гипотеза у И.С. Клочкова. Он определенно утверждает, что пленных из монастыря вывозили на баржах и по крайней мере одна из них затонула – или затоплена – в одном из селигерских проливов. Этот вариант представляется мне совершенно нереальным прежде всего потому, что озеро не могло вскрыться к началу апреля. Возможно, сведения Клочкова относятся к одному из последних, майских этапов? К этому сроку Селигер, как правило, очищается ото льда, и навигация идет полным ходом. (Точную справку о весне 1940 года можно было бы извлечь из архива местной метеослужбы, однако обнаружить соответствующие документы мне пока не удалось.) Но и в этом случае сомнения остаются: максимальная глубина Селигера 50 метров, озеро активно посещается туристами, рыбаками, яхтсменами – трудно представить себе, что за все эти годы не обнаружилось ни малейших следов затонувшей баржи. Во всяком случае, Карпов, опытный рыбак, однозначно отрицает такую возможность. Клочков, правда, рассказывает о горсти польских монет, подобранных на берегу кем-то из местных жителей; факт этот, по моему мнению, решительно ни о чем не говорит и серьезным доказательством служить не может.
Наконец, в самое последнее время, когда я уже заканчивал работу над книгой, возникла еще одна версия – на мой взгляд, самая убедительная.
После нашей майской поездки в Калинин и Осташков сопредседатель калининского (теперь уже тверского) "Мемориала" доктор исторических наук Марэн Михайлович Фрейденберг поместил в издаваемом им бюллетене заметку, где содержался призыв к читателям сообщить все, что им известно об участи осташковских пленников. В результате он получил информацию со ссылкой на покойного полковника А. П. Леонова, сотрудника Особой инспекции НКВД, скончавшегося в Калинине в 1965 году. По словам Леонова, поляки из Осташкова были перевезены в тюрьму Калининского УНКВД. а оттуда небольшими партиями на дачу УНКВД близ села Медное, где и расстреляны; на месте захоронения тогда же, в 1940-м, был поставлен дом для коменданта.
Надо сказать, сообщения о расстрелах в Медном появлялись и раньше, однако подтвердить их ничем не удавалось. Называл этот адрес в беседе с Фрейденбергом и я. Дача, а точнее спортивная база УКГБ, существует в Медном по сей день.
Едва успев дочитать письмо, Фрейденберг обнаружил в "Калининской правде" (номер от 30.5.1990) интервью начальника Калининскою УКГБ полковника В.А. Лаконцева (интересно, что интервьюером был собкор "Советской России" Ю. Буров, почему-то не поместивший материал на страницах своей газеты; впрочем, "Советская Россия" как раз в эти дни была чуть не целиком занята стенограммой съезда народных депутатов РСФСР), где среди прочего имеется упоминание и о захоронении в Медном [60] . По словам Лаконцева, там погребены не только поляки, но и "активные немецкие пособники" (их. как известно, судили и вешали принародно), а также советские воины, умершие от ран. Оказывается, этими поисками УКГБ занимается "уже много месяцев"! Никаких документов, правда, не обнаружено. И вот теперь Лаконцев обращается ко всем, кто может сообщить что-либо о захоронении в Медном. Странно, что не обратился раньше: ведь документы, цитируемые в этой книге, обнаружены не вчера – глядишь, и сократили бы многомесячный срок. Дико звучит и информация, что в одну яму с трупами казненных пособников свалены останки советских воинов: почему не отданы семьям, не похоронены по-людски? От бериевцев, понятно, можно ждать любой мерзости, но уж военные-то госпитали их компетенции, слава Богу, не подлежали. Наконец, откуда, если нет документов, известно, что в Медном захоронены пособники?
[60] См. об этом также заметку в "Московских новостях" от 1.7.1990.