Кавалер Сен-Жюст
Шрифт:
Так… Получил… Он хорошо ужинает каждый вечер, и с него надо сорвать гнусную маску. Это за все его труды на благо революции, за бессонные ночи, отданные общему делу…
Демулен с интересом следил за лицом коллеги, которого так «порадовал». Но Сен-Жюст прекрасно владел собой, и на лице его не отразилось смущения.
— Не знаешь, чьих рук это дело? — небрежно спросил он.
— Афишу отпечатали петиционеры, делегаты от секций, собирающиеся сегодня выступить.
— А где они сейчас?
— Вероятно, в зале делегаций ждут своей очереди.
Сен-Жюст
Решив, что это главный, Сен-Жюст подошел к нему.
— Гражданин, — твердо, сказал он, — произошло недоразумение, и я хотел бы выяснить его.
— Тебе чего? — гаркнул бородатый, обернувшись к нему.
— Вам известно это? — Сен-Жюст показал ему листок.
— А тебе-то какое дело? — в том же тоне спросил бородатый, подозрительно оглядывая костюм Сен-Жюста. — Ты ведь, поди, из «черных»? [9]
— Я депутат Сен-Жюст.
Бородатый съежился и смущенно оглянулся по сторонам. Спавшие проснулись. Курившие спрятали трубки. Стоявшие поодаль подошли ближе.
— Извините, гражданин депутат, — сказал после паузы бородатый, — каюсь, не признал.
— Как вы могли написать и отпечатать такое? — Сен-Жюст ткнул пальцем в отмеченное Демуленом место. — Ведь это же грубая, бесстыдная ложь!
9
«Черными» называли аристократов, за то что с начала революции многие из них носили черные (траурные) костюмы.
Бородатый выпрямился.
— Это писал не я. Грубовато получилось, конечно. Но не такая уж и неправда. Достаточно, гражданин депутат, простите меня, поглядеть на вас, чтобы догадаться, что вы неплохо ужинаете…
Сен-Жюст почувствовал, как кровь приливает к лицу.
— И все-таки это ложь. Я никогда не носил «гнусной маски» и не был равнодушен к нуждам народа.
— Да, пожалуй, здесь малость перехвачено. Но ведь вы же подыгрываете им, хотите или нет, подыгрываете нашим смертельным врагам, которые готовы уморить Париж голодом!
— Вы не имеете права оскорблять депутатов Конвента!
— Нет, имею, — резко возразил бородатый и, опустив руку в карман, вытащил горсть обуглившихся зерен. — Вот, посмотрите, какую рожь выгружают в Сен-Николя и продают по спекулятивным ценам. Скажите, гражданин, стали бы вы есть это?
Сен-Жюст потрогал крупинки. Они рассыпались от прикосновения и отдавали гарью.
— Стали бы вы это есть? — повторил бородатый.
— Это ужасно, — прошептал Сен-Жюст.
— То-то, «ужасно»… Ужасно, да не для вас, доказывающего благодетельность свободы торговли. Вы ведь, небось, едите белый хлеб хорошей выпечки…
— А у меня пятеро детей да больная жена, — вступил в разговор один из стоявших рядом. — Ну-ка скажите, чем мне кормить их, когда спекулянты, пользуясь свободой торговли, дерут последнюю шкуру? Как спасти от голодной смерти моих малюток?
Тут заговорили все разом. Послышались угрозы, поднялись кулаки. Кольцо обступивших Сен-Жюста сомкнулось…
— Успокойтесь! — воскликнул он. — Я вовсе не враг вам, но самый горячий защитник ваших прав и интересов. Смело требуйте закона о торговле. Если Конвент не пожелает обсуждать ваше предложение, я попрошу слова и поддержу вас!
— Вот это — дело, — сказал бородатый. — Эй вы, пропустите гражданина депутата! — Потом немного подумал и спросил: — А не обманете ли вы нас, гражданин хороший?
Но Сен-Жюст не слышал последних слов: он был далеко.
Когда он вернулся в зал заседаний, председатель взялся за колокольчик, чтобы возвестить начало рабочего дня. У центрального прохода Антуан нос к носу столкнулся с Неподкупным. Взгляд Робеспьера был насторожен.
— А, это ты. Очень рад. Судя по твоему решительному виду, ты намерен выступать; но бьюсь об заклад, это не будет речь, касающаяся организации армии.
— Ты прав, Максимильен. Я вне себя от гнева.
— По какому случаю?
— Я только что беседовал с петиционерами.
— С теми, кто оскорбил тебя в этом листке?
— Да.
— Ну и что же?
— Они правы.
— Редкое самоуничижение. И что же ты думаешь делать?
— А что бы ты сделал на моем месте?
— Я бы никогда не попал в столь дурацкое положение.
— Это не ответ.
— Допустим. Но ты-то конечно же будешь отрекаться, бить себя в грудь и поддерживать их?
— Разумеется.
Робеспьер побледнел, и левый уголок его губ дернулся. Он положил руку на плечо Антуану:
— Заклинаю тебя, не делай этого.
— Почему?
— Если не понимаешь сам, то объясню, но не сейчас: видишь, заседание началось. Но обещай мне не делать этого.
— И не подумаю. Я уже все решил.
Робеспьер побледнел еще больше.
— Ты очень горяч, мой друг. Но умоляю: не делай непоправимой глупости. Обещай мне сегодня выступить только по вопросу организации армии. Обещай, слышишь же!
Этот человек имел какое-то необъяснимое влияние на Сен-Жюста. Он не мог не уступить. И он уступил: он дал обещание, которого требовал Неподкупный.
Заседание давно началось.
У решетки выступал оратор делегации; это был не бородатый, а тот, другой, с пятью детьми. Он говорил смело, резко, не испытывая ни малейшего смущения. Чувствовалось, что говорит о наболевшем. И депутаты, несмотря на видимую дерзость речи, не осмеливались его прерывать.
— Граждане законодатели, — говорил оратор, — недостаточно объявить себя республиканцами, нужно еще, чтобы народ был счастлив, чтобы у него был хлеб, ибо где нет хлеба, там нет и законов, нет свободы, нет республики!..