Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Шрифт:
– Непросто вывести следы татуировок, что у неё на пальцах. Можно представить, что скрывается внутри, – так Лизин муж поставил точку.
Все стали выходить из-за стола – развеяться и просто подышать. Сад был большой, на весь участок. От боковой калитки шла тропинка и быстро выводила в лес из высоченных елей и берез, в вечерней тьме смотревшийся чащобой. Но это был родной, изученный оазис, и все отправились гулять, стряхнуть пустую шелуху ненужных слов. Только Субботина не отошла от темы, досказывала мужу Кадушкину историю.
– Я – не Брусницкий, –
– Какое счастье.
– Он рассказал бы тома три хождения по мукам, а я – историю болезни и диагноз.
Зашла тогда Кадушка к Глебу с полупьяными артистами, да и осталась. Артисты выпили и разошлись, Глеб завалился спать, девица тоже прикорнула.
Наутро она стала убираться. Глеб удивился, что Наташка здесь, но что ж мешать благому делу? Сходила на дежурство, а вечером звонила в дверь, почти рыдала – тетя умерла. Другие родственники – сволочи, плохие люди. Ей негде жить.
Все чистила и мыла, прибиралась, пробралась в постель. Глеб с первых дней терзался, но не решился указать на дверь – она же так старалась для него.
Про улицу Фадеева открылось все случайно – Брусницкий встретил общую знакомую. «Тетка» из сталинской квартиры была прикованной к кровати инвалидкой, Наталью наняли сиделкой, она из кухни сделала подобие притона – кто только там не появлялся. Чтобы больная не тревожила, Кадушка делала укол – несложно уколоть снотворное, когда так много назначений. Однажды тетушка заснула навсегда. Кадушку выгнали, но без состава преступленья.
Она хотела, чтобы Глеб на ней женился – престижно, и прописка, и квартира. Поила его водкой, всячески старалась ублажать.
Но как-то он не смог попасть домой – дверь изнутри была закрыта на засов, не отвечали, как ни барабанил. Пошел на улицу, пролез через балкон соседей – Наталья была дома и спала.
– Я так устала, ничего не слышала.
Пока Глеб лез через балкон, соседка снизу видела, как из его квартиры выскочил какой-то тип – как, видимо, бывало на Фадеева. Глеб тут же всё узнал.
Решился выгнать, но Кадушка пробиралась, приносила выпить.
Потом он стал недомогать – она подмешивала в выпивку снотворные и антидепрессанты.
«Кого же она так напоминает?» – старался вспомнить Глеб.
Все стало ясно, когда к ней приехал брат. Как выяснилось, Игорь был в тюрьме. Ему вручили предписанье, где он должен жить, в Москву заехал повидаться.
И Глеб увидел иллюстрацию к учебникам Ломброзо. На кухне пили и ругались матом прирожденные преступники с антропологией на месте головы. Неандертальцы, без намека эволюции.
Пришлось пойти на преступление – бежать из собственного дома. Он вытащил у Богаченковой ключи, довез сестру с братишкой до ВДНХ, и потерялся. Неделю прятался у друга.
Они весь вечер просидели у подъезда. Потом отправились куда-то – слишком много глаз, чтобы ломать чужую дверь.
А Лактионов заезжал через неделю, посмотрел. Примерно месяц где-то жил, и возвратился лишь тогда, когда Кадушка поселилась в другом месте – проверенный источник знал наверняка.
– К чему о них все разговоры? – поморщился Андрей.
– Брусницкий провоцирует – он хочет написать рассказ. Смотри, вон, на террасе, с ноутбуком.
Все стали возвращаться, на столе стоял десерт – вино и фрукты.
Марина искоса взглянула на Брусницкого:
– А где стихотворенье для меня?
Он тут же прочитал с какой-то грустью:
Она озвучивает счастье.Как в слове музыка играет!Свет в тень лучи свои вплетает,А мир велик и очень властен.Нанизывать людей, как бусы.А вдруг – разрыв, и врассыпную.Руками, связанными в узел,Обнять не сможешь, ни в какую.Бывало, сиживали долгоСквозь ночь рассветы ожидая.Как звуки музыки умолкли,И утро тает, тает, тает.– В гинекологии я справлюсь и одна, – шепнула Варя, умиленно. Марина ласково смотрела на Антона.
– Ты угадал моё стихотворение, оно – из тишины. Светает, так давайте слушать.
Она включила диктофон, он вспомнил голосом Антона:
Бывало, сиживали долго,сквозь ночь рассветы ожидая.Как звуки музыки умолкли!И утро тает, тает, тает.А в это время Лиза, с её желанием докапываться в каждых мелочах до истины, тихонько подошла к Брусницкому, просунула ему под локоть свою маленькую, крепкую ладошку, и потянула его в сторону, пока не оказались на приличном расстоянии от всех других гостей, притихших и, казалось, что задумчивых в рассветных сумерках. Лизавета заглянула Брусницкому в лицо, и чуть не требовательно попросила:
– Покажи!
Брусницкий растерялся от недоумения, Лиза стала объяснять:
– Я говорю про ноутбук. Ведь стих ты не по памяти читал. А у меня мозги заточены на всякие шарады.
Он показал ей до сих пор открытую страницу. Дотошная подруга посмотрела, не преминула медленно сказать:
– Я так и знала. Как это беззастенчиво – взять и надуть Марину. А ты писательницу эту, что – лечил?
– Да нет, так. Имя необычное.
Как Лиза верно догадалась – Брусницкий прочитал им акростих. И, если взять по первой букве каждой строчки, то складывалось, как ОКСАНА РОБСКИ.
– Ты лучше напиши про Ксению Собчак, – не унималась Лизавета.
Брусницкий только и сказал:
– Она уже отражена в искусстве. Её нарисовал Делакруа.