Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Шрифт:
Москва имела на руках «козырный туз» – в первый раз в главной стране социализма должна была пройти Олимпиада. Но нападение советских войск, что говорить, сменило козырь.
Всё ж в «Златоглавую» съезжались и спортсмены, и туристы. Собрать олимпиаду удалось, хоть в ограниченном, неполноценном виде. Туристов, прибывающих в Москву, встречали с искренним гостеприимством, фейерверк искусства и культуры просто ослеплял.
В концертных залах выступали лучшие советские артисты, столичные театры
Лев Дмитриевич видел, что не успевает. Все казалось сырым, одолевала спешка, о вдохновении не приходилось говорить. Он бился, чтобы, пусть не идеально, но свести спектакль.
Работать наспех, этаким авралом, Лев Дмитрич очень не любил. Он «доводил» спектакли до тех пор, пока не станет ясно – «получилось». Тогда уже и можно выпускать.
Июль неотвратимо двигался к концу, а с ним – московская олимпиада. Тридцатого должна быть «генеральная» спектакля, а под конец спортивных игр – премьера. Необходимо постараться и успеть.
Сводных репетиций, когда хор, солисты и миманс, не схематически проходят мизансцены, а полным голосом поют, играют роли – явно не хватало.
На «генеральную», как и всегда бывает, приехали из министерства, собрались музыковеды, пресса. Зал был охвачен праздничным, премьерным ожиданьем. В оркестре зазвучали джазовые ритмы. Поехал занавес.
В негритянском квартале пьяная ссора. Острый нож – неотразимый аргумент.
Избранная публика смотрела очень благосклонно. После первого акта ко Льву Дмитриевичу стали подходить. Ещё не поздравляли, чтоб не сглазить. Но мнения сошлись – «всё хорошо, а недоделки ликвидируются позже».
Режиссер только и думал – сколько надо «ликвидировать». Возможно, от волнения, а, может, чтоб способствовать успеху, все персонажи постоянно нюхали наркотики. Ну, пусть хоть кто-то, и не так навязчиво. Но, впрочем, это ерунда.
Как истинный художник, Михайлов строже всех судил свои работы. Вместо радости он ощущал усталость, беспокойство, что недоделанный спектакль появится на сцене. После «генеральной» он хотел побыть один.
Да, нет, не то, что запереться, никого не видеть. Какие-то места определенно удались. И это оценили знатоки, искусствоведы. В конце концов – пускай пройдет один спектакль. А после – доработать. Ведь он уже нащупал верный ключ.
Тут мысли перешли в другое русло – пора перекусить. На завтрак ранним утром – только чай.
Напротив театра разместилось заведение «Столовая». Обычное кафе, стандартный «общепит». Пришли обедать оркестранты, подошли артисты хора.
В кафе Льва Дмитриевича знали, быстро принесли заказ.
Он, машинально, поблагодарил.
Поскольку он был поглощен внезапной мыслью, и, в то же время, удивительно простой. Пришло внезапно озарение, что с оперою получилось так, как получиться было и должно.
Всё очень просто: лишнее – убрать, какие-то моменты – доработать. Пусть не «жемчужина», капризное дитя «Порги и Бесс». Нелепо было возомнить, что создаешь шедевр. Великое свершенье – впереди. Надо спокойно принимать, что называется судьбой и происходит в жизни.
В своих спектаклях он решает, что как должно происходить, когда кто выйдет и уйдет со сцены.
Жизнь подчиняется другому режиссеру.
Михайлов что-то выпил, ковырнул салат, отрезал мяса. Ведь он пришел поесть.
В кафе заметили почти что сразу, как лицо Льва Дмитриевича стало вдруг багроветь. Режиссер пытался встать, руками потянулся к голове. Народ перепугался, кто-то бросился к нему. Никто не сомневался, что инфаркт.
Льва Дмитриевича уложили, нашли что-то под голову, обмахивали подносами. «Скорая», по удивительно пустой Москве, ехала сорок минут.
«Инородное тело в дыхательном горле» – написал врач в заключении о смерти.
В Москве была олимпиада. Summertime.
Дней нашей жизни бег неумолимый
«Всякая мудрость хороша, если её кто-нибудь понял».
Обычно, в пятницу, неслись на дачу, потом засиживались за полночь, смывали городскую суету. Назавтра – отсыпались до полудня.
Но в этот раз в субботу был Маринин день рожденья. И с самого утра царили хлопоты – как можно не отметить этот праздник? Неправда, что Марине тридцать пять.
На даче собирались лишь «свои» – сложившийся состав, привычная компания. Кто-то приехал накануне, кто – только выбирался из Москвы, кто – подъезжал.
– Звонила Лиза, – сквозь окошко прокричала именинница. – Застряли в пробке. Есть надежда – ненадолго.
И тут же в новом платье появилась на крыльце.
– А Глеб приедет? – вдруг припомнила Субботина. – Он не в Москве?
Марина удивилась:
– Он же в Склифе.
Возникла пауза – почти никто не знал. Марина поспешила успокоить.
– Нет, что вы, он звонил и поздравлял. Хоть и разбился, даже шутит: «Что ж, бывает».
– К нему напасти так и липнут, – ввернул Антон Брусницкий, гинеколог. Он знал про Глеба, заезжал к нему в больницу.
Брусницкий лет пятнадцать был врачом, но вдруг открыл, что по призванию художник. Снимал на видео, стал рисовать картины. Теперь писал рассказы, вырабатывал свой стиль, даже при записи анамнеза старался «излагать».