Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Шрифт:
Авария взнуздала папарацци. Наутро все газеты запестрели: «Трагедия Советского балета», «Бог миловал, и все остались живы», «Продолжат ли они гастрольный тур?». Публиковались фотографии с упором на контраст: счастливые, красивые артисты на прекрасном пляже. Потом они же на носилках, акцент на кровь, смятение и горе. Разбитый, искореженный автобус.
У журналистов была жаркая работа. В последних кадрах они сняли, как понаехали машины забрать артистов первого автобуса, кто обошелся без больницы.
Пригнали транспорт пассажирам из второго, но наш водитель был в автобусе, на месте, у руля. В глазах его была надежда, что не оставит свой корабль его команда, корабль, что удержался
Лещинская вошла одна из первых, сидела в своем кресле у окна. Когда все заняли места, она сказала громко и отчетливо:
– Такого больше не случится.
Потом дополнила:
– Такого же плохого.
И напряженье отпустило. В её словах звучал отбой, притихли горестные мысли, поменялось настроенье. Спасибо, что мы все остались живы. Бразильские гастроли продолжались.
Лишь Ольгу, что сидела за водителем, оставили в больнице до утра – её ещё должны понаблюдать. Других артистов осмотрели, отпустили.
И было несколько часов от катастрофы и до выхода газет. А время, всем известно, лучший лекарь.
Когда в отелях разошлись по номерам, так начали трезвонить телефоны. Дирекция распорядилась мудро – кто может, должен быть на двадцать третьем этаже. Бразильские артисты приготовились, они друзья и беспокоятся за нас.
Потом мы не жалели, что пошли. Нас ждали, мы присаживались к столикам, Жаир Родригес был по центру с микрофоном и что-то неустанно говорил. Наш переводчик не гонялся за дословностью – мы понимали все по чувству, интонации, по взглядам.
Он состоялся, наш прощальный вечер. Пусть без веселья, но со светлой радостью. Жизнь продолжалась.
Родригес подарил нам песню. Он спел её не раз, а мы старались подпевать:
– Tristeza, por favor va imbora.
Что значит в переводе:
– Грусть, я прошу тебя, уйди.
«С тех пор пролетели года и года».
Постскриптум в память главной героини.
Сравнительно недавно Инна умерла. Неправильно сказать – её не стало. Жизнь Инны отзвучала увертюрой с насыщенными, памятными темами. Без пафоса, без мертвой головы пророка, без поиска пророчеств. Ведь Инна знала о своем предназначении.
Когда Антон Лещинский, балетмейстер, сегодня репетирует с артистами, работает талантливо, успешно – не есть ли это разработка лучших тем из увертюры Инны, его матери?
В Большом театре в главных партиях недавно появился замечательный танцовщик. Потомственный артист балета, Владислав Лантратов. Он сын Лещинской и балетного премьера, Народного артиста.
Как в «Сказке о царе Салтане» Пушкина, «родить богатыря» – вот что предчувствовала Инна.
Судьба была щедрее вдвое.
Дебют Закржевского
– Вот, Миша, это будет ваша гримуборная, – заведующая костюмерным цехом Тамара Ивановна, полная женщина с добрым лицом, источала гостеприимство. Она ведь тоже когда-то была балериной. – Вон там, гримерный столик у окна. Ребята здесь хорошие, сейчас придут и познакомитесь.
Для Михаила этот день был торжественный. Вчерашний выпускник впервые выходил на сцену, как артист балета. Приятель по училищу, вступивший в труппу на год раньше, предупредил, что надо «проставляться». Миша купил спиртное и какие-то закуски. Мест в гримуборной было пять. Три артиста вскоре подошли, пожали руку, коротко назвали имена. Соседний гримерный стол был пока что не занят. Но и его хозяин появился. Он был постарше всех, назвался Валерий Модестович.
С виду Валерий Модестович был более чем прост. Вряд ли кто мог подумать, что он артист, тем более балета. На сцене не блистал, до пенсии два года оставалось, и теперь «дотанцовывал». Фамилия Рогожин к нему мало подходила, если брать по Достоевскому. А так – он был вполне Рогожин: – весьма обычный, в жизни серенький. Но позже выяснилось – балагур и кладезь театральных курьезов.
Давали в этот вечер «Эсмеральду». Прославленный спектакль, типичный драм-балет. На «классической основе» (пуанты и движения из классики) танцевали только главные герои. Народ плясал на каблуках и в сапогах. В основном была актерская задача – обыгрывать события на сцене и сопереживать.
Вслед за народным танцем к Notre Dame пришли цыганки, балетные красавицы в воздушных юбках, в «характерных» туфлях на удобных, крепких каблучках. А, уж насчет причесок – исхитрились, кто во что горазд. Молоденькая балерина Лена Гусева, по жизни натуральная блондинка, нацепила кучерявый рыжий парик и прикрепила косы по бокам. Цыганки вырвались из-за кулис, народ рассыпался – цыганский танец начинался с середины сцены. В нем был испанский колорит (что удивляться, ведь Мадрид недалеко). Музыка в этом балете была незамысловатая, скомпонованная, в авторах стояли три композитора: Делиб, Пуни и Василенко. В цыганском танце не гонялись за мелодией, там царствовал ритм. Артистки с упоеньем раскрывали настроение – задор горячих огненных сердец. На музыкальный проигрыш, с ударным «раз», и проходящими «два, три», поочередно выступали две цыганки. Второе соло, вместе с Нелей Навосардовой, танцевала Гусева. Улыбалась она, как Лоллобриджида в «Фанфан-Тюльпане», да и казалась не менее красивой. На «раз» они шагнули правой ногой, на «два-три» отбили ритм левой, играли плечами, приподнимали подбородки. В этот момент одна коса у Лены отвалилась. Но балерину это не смутило, она осталась в образе. Змейкой побежала среди пляшущих подруг, а косу кто-то подхватил и отбросил. Но сцена, как резец у скульптора, в тот вечер отсекала лишнее. Возле рампы, от задорного движенья головой, у Гусевой оторвалась вторая коса и улетела в оркестровую яму. Артисты не играли бурное веселье, напротив, приходилось его сдерживать. Кто-то подытожил:
– Всё, к черту, отвалилось.
– Лихая девка, хоть ты кол на голове теши, – шепнула дама «из народа».
– Какой тут кол на голове, когда такая прыть, – добавил приглушенный бас.
Зритель, видно, тоже оценил – уж больно сильно хлопали. И даже дирижер Владимир Эйдельман похлопал палочкой по пульту.
Потом из-за кулис влетел простолюдин с известием – на площадь перед Notre Dame спешила Эсмеральда. Под град аплодисментов на сцене появилась Виолетта Бовт.
Ей удавалось сделать выходную вариацию, как разговор с любимыми друзьями. Душа у Эсмеральды и невинна, и открыта. В том и великое искусство, чтобы в движениях классического танца это передать. Через большие па-де-ша, па-де-буре, и saut de Basque. И арабески, пируэты. Вот – arabesque, И PIROUETTE, и заключительная поза.
И Бовт стоит, и улыбается, пока не смолкнут бурные овации. Ведь это не дивертисмент, где после каждой вариации всегда выходят на поклон. Спектакль – драматическое действие. Классические па в спектакле – выразительные средства, чтоб передать историю любви, предательства и смерти. И кланяются только лишь в финале.
В антракте первым делом, как всегда, делились впечатлением.
– Да, уж, Бовтяра выдает сегодня, – в знак одобренья Микрашевкий даже головою покачал. – А что Валюшка-то Ермилова? Так и отпрянула, когда у Виолетты па де-ша в их сторону.