Кавалеры меняют дам
Шрифт:
Ада Паратова смотрела на меня выжидающе, и ее улыбка, колеблемая трепетным пламенем свечей, блуждала по лицу, то взбегая к нежным щекам, то затаиваясь в глубине глаз.
Не решаясь покуда просто ее облапить либо ухватить под столом за колено, я окольно завел речь о том, что вот некоторые мужчины плохо знают женщин, не умеют оценить их очевидные и еще нераскрытые достоинства, и потому ищут эти достоинства в другой женщине, в другой любви, хотя их и здесь с избытком — нужно лишь найти к ним путь, достать, протянуть руку —
Почему-то при этих моих словах Ада поднялась с насиженного места и отошла в сторонку, к окну. Вообще, в комнате было довольно жарко, ведь и на улице еще не остыл зной летнего дня. А тут еще на столе, в подсвечниках, плавились от огня, истекали воском свечи, — может быть, ей тоже стало жарко, и она отошла к окну, чтобы немного остыть.
— Что он тебе? — спросил я напрямик.
— Он — мой Бог! — ответила она.
Это не я так написал — с большой буквы (ведь тогда не было принято писать это слово с большой буквы), а это она так произнесла.
Я в изнеможении, сразу обвиснув плечами, понурясь, исчезнув, откинулся к спинке стула. Отер ладонью испарину со лба.
Я понял, что мне тут ничего не светит. Стало быть, нечего и соваться.
И как раз в этот момент за окном прошелестели шины подкатившего к подъезду автомобиля. Щелкнула, открываясь, и клацнула, закрываясь, дверца. Гулко отворилось парадное. Зашаркали, приближаясь, подошвы по ступенькам лестницы.
Это были шаги Командора.
Это Нагибин вернулся из Пахры. Смотри, не обманул.
Случайный сюжет
Дмитрий Зиновьевич Тёмкин часто рассказывал мне о своих именитых знакомцах.
— Я живу в Беверли Хиллс, — говорил он. — Вы знаете, что такое Беверли Хиллс?
— Слыхал. Это в окрестностях Голливуда, в Калифорнии.
— Да, это самое лучшее место в Голливуде! Там живут многие русские, очень известные люди. Моя соседка — Тамара Туманова, балерина. Она снималась у Джина Келли в фильме «Приглашение к танцу», там она играет и танцует вместе с ним... Вы видели этот фильм?
— Нет. Но у меня есть кадр из «Приглашения к танцу» с Тамарой Тумановой, я вырезал его из польского журнала...
— Значит, вы знаете о ней?
— Кое-что знаю. Дмитрий Зиновьевич, когда вы летите в Штаты?
— Через два дня. Но потом я опять вернусь в Москву.
— О'кэй, — сказал я.
Дома торопливо перебрал фотографии в старом бюваре мамы. Снимков было очень много, ведь мама снималась в кино, а в молодости любила позировать фотографам. Где-то здесь, где-то здесь, обязательно должно найтись!.. Я очень хорошо помнил эти фотографии, помнил с младенческих лет.
И нашел.
Это были великолепные снимки дымчатой и коричневой печати, с прозрачной паутинчатой прокладкой, в дорогих паспарту, на которых мелким шрифтом было вытеснено имя мастера и адрес его ателье: Eichart, 48, Bd de Clichy, Paris.
На снимках была девочка, темноволосая и темноглазая. На одном из них — с белым бантом на макушке, в обнимку с собакой, сеттером в блестящих лохмах, высунувшим от жажды и волнения язык. Здесь ей лет пять. На другом — примерно, двенадцатилетняя, в балетном тренировочном трико. Еще снимок: с обнаженными плечиками, ниже, на уровне груди, подвижный заслон при печати, прячущий приметы взросления.
Были и фотографии ее матери — Анны Христофоровны Чинаровой, дамы тоже темноволосой, густобровой, вероятно с примесью южных кровей, грузинских или армянских.
Я помню, что была еще одна фотография: на ней в бутафорском самолетике с пропеллером, какие держат в фотосалонах специально для тех, кто пожелает сняться в забавном ракурсе, — в этом самолетике сидели друг за дружкой всё та же девочка с бантом, все та же дама с примесью южных кровей, и еще мужчина лет тридцати, темный шатен с залысинами у высокого лба, с сухощавым лицом, угловатой челюстью, всё это смягчено улыбкой...
Я очень хорошо помнил этот снимок. Но он остался лишь в моей памяти, а в бюваре его не было. Потому что все фотографии, на которых запечатлен мой отец — Евсей Тимофеевич Рекемчук — таинственно исчезли вскоре после войны. Мама сказала, что их выкрали: что она пришла с работы домой (она жила тогда в Подколокольном переулке, в доме Военно-инженерной академии), а на столе — раскрытый бювар, из которого изъяты все фотографии ее первого мужа и моего отца; дверь заперта, всё цело, деньги и документы на месте, вещи не тронуты, а фотографий нету...
Признаться, я иногда думаю, что фотографии Рекемчука она уничтожила сама, в страхе и отчаяньи, когда ей предъявили обвинение в том, что при вступлении в партию она скрыла правду о своем бывшем муже, что он расстрелян в 1937 году как враг народа, как румынский и французский шпион, — за это ее исключили из партии, уволили с работы в Военно-инженерной академии, выселили с ведомственной жилплощади, вышвырнули на улицу.
А уж после, разобравшись с нею, взялись за меня. Всё то же самое: исключение из партии, увольнение с работы...
Вполне возможно, что фотографии все-таки выкрали, чтобы предъявить их в качестве улики. Хранили? Значит, дорога память?..
Но столь же вероятно, что изорвала, сожгла сама, чтобы не было улик. Но и это не спасло.
Вот при каких обстоятельствах исчезла из бювара фотография с игрушечным самолетиком, в котором, улыбаясь, сидело счастливое семейство: мой отец Евсей Тимофеевич Рекемчук, его первая жена — Анна Христофоровна Чинарова, их дочь Тамара.
Много лет спустя, в 1990 году, в Киеве, мне было позволено ознакомиться со следственным делом отца.