Кавказ без моря
Шрифт:
Тот оборачивается со странной ухмылкой.
— Обедаю в другом месте.
Воспринимаю его ответ, как скрытую угрозу…
Подъезжаем к обсаженному красивыми, почти кремлёвскими елями белому зданию обкома партии. В свете неоновых фонарей видно, как скатываются по хвое сверкающие капли дождя. Гладкой асфальтовой просекой подъезжаем к боковой пристройке, соединённой с основным зданием стеклянным переходом. Там внутри видны пальмы, папоротники, ка- кие-то цветущие растения в кадках. За открывшейся дверью у столика перед раздевалкой стоит милиционер. Глянув в список, выдаёт нам обоим готовые пропуска на целый месяц — до десятого декабря.
Водитель прощается, говорит, что должен ехать к шефу. Тот ещё на
— А мои огурцы?! — кидается вслед Вадим. — Забыл пакет на сиденье!
И вот, раздевшись, одиноко сидим в продолговатом зальчике за покрытым белой скатертью столом. Посреди в вазочке свежая ветка аспарагуса. Вадим нацепил очки, вчитывается в поданное молоденькой официанткой меню.
— В холодных закусках есть язык! Отварной! — сообщает он и заговорщицки обращается к официантке. — А нельзя ли, красавица, его нагреть, залить взбитыми яйцами?
— Уже поздно. Наша шеф–повар собралась домой.
— Дорогая, позвольте я забегу на кухню, все ей объясню? Я — кинорежиссёр из Москвы. У меня профессиональная болезнь — язва.
— Так это вы? Я видела вас по телевизору!
— Когда? В какой передаче?
— По–моему, в кинопанораме. Которую Рязанов ведёт.
— Эльдар — мой лучший друг и учитель. — Вадим смахивает очки в нагрудный карман кожаного пиджака, вскакивает, представляя меня. — А это тоже мой друг, сценарист. Приехали помочь становлению вашего национального кино, будем месяц у вас столоваться. Где кухня?
Он скрывается с официанткой за бамбуковой занавесью.
Конверт прожигает мне грудь. Это — всего лишь второе письмо от Жанны, полученное здесь. Первое пришло на пятый день после того, как мы с Вадимом прилетели, но не сюда, а из-за вынужденной посадки (почему- то покрылось пламенем крыло нашего самолёта) прилетели в аэропорт города Грозного. Потом несколько часов мчали на приехавшей за нами этой же самой чёрной «волге». Мимо нефтеперерабатывающих заводов, похожих на восставшие скелеты чудовищных динозавров, мимо длинных чеченских посёлков, где почти всюду у железных ворот, закрывающих дворы частных владений, толкались стайки гусей или индюков. Затем путь вёл то сквозь красивые тоннели сросшихся над дорогой деревьев, то опять мимо посёлков с торчащими кое–где кургузыми минаретами мечетей и снова мимо гусей, сиротливо толпящихся у прудиков, вырытых перед глухими воротами домов.
Уже тогда я глупо надеялся, что, прибыв, наконец, на место, получу вдогонку письмо. Которое все решит…
Меню партийной столовой не предлагает ни водки, ни вина.
Я все-таки потянулся в карман за письмом, как из-за бамбукового занавеса в сопровождении несущей поднос официантки, а также дородной поварихи, одетой в зимнее пальто с воротником из чернобурки, но ещё не снявшей с головы колпак, появился Вадим.
Официантка выгружает на стол две порции языка, зажаренного в омлете, два салата из огурцов в сметане, тарелочки с нарезанными колбасой и сыром, масло, чай с лимоном.
— Когда фильм о ваших краях будет поставлен, обязательно пригласим вас на премьеру! — Вадим, потирая руки, садится за стол.
Ох, и опротивел он мне с этим своим вечным выколачиванием всего у всех! При этом сам же и пользуюсь плодами его трудов… Не отказываться же от соблазнительно пахнущего омлета с языком. Это было бы последним ханжеством.
— Послушайте, уважаемые, неужели в вашем заведении не найдётся водки? — спрашиваю я.
Собравшаяся уходить повариха белозубо улыбается, и вдруг от этой улыбки становится видно, какой она была красивой, когда была молодая.
—Для хороших людей всегда есть. Сейчас Риммочка принесёт графинчик. Или вам всю бутылочку?
— Я не пью, — поспешно сообщает Вадим. Он уже весь, как охотничий пёс. Пожирает глазами повариху.
Прошу принести триста грамм, водки. Для меня это лошадиная доза. Но я знаю, что делаю. Прошу принести и две рюмки.
За ужином этот язвенник, апостол бога–огурца, как бы не замечая того, с аппетитом выпивает половину водки и, как всегда бывает в таких случаях, меняется, в нём проступает что-то истинное. Начинает опять рассказывать о своих обидах, битвах в Комитете кинематографии, в Министерстве Культуры СССР, на «Мосфильме». Всюду к нему благоволят, дают одну постановку за другой, да все не по тем сценариям, которые он хотел бы ставить, а из того, что поставлено, цензура вырезает наиболее острые сцены.
Эту песню он начал петь мне ещё в Москве, когда мы совсем недавно так странно познакомились. Я сразу сказал — «Будьте мужиком. Пошлите всех их куда подальше, не поддавайтесь, не разменивайте свой талант, иначе погибнете в пасти дьявола». На что он не без детской зависти ответил — «Вам хорошо, у вас ничего нет. А у меня кооперативная квартира невыплаченная, дача во Внуково, жена с ребёнком, парализованная мать с сиделкой, алименты на двух детей. Чужую беду рукою разведу…»
Сейчас он вновь морочил мне голову, сетовал на то, что ради заработков приходится ездить по республикам, осуществлять художественное руководство при съёмках поганых местных телефильмов. Что сценарий, за который я получу четверть гонорара, был заказан заведующему идеологическим отделом горкома, наполовину оплачен заранее. А тот, занятый какими-то крупными мафиозными делами, поручил эту работу своей секретарше.
— Таким манером он и другие нужные люди получают от нашего Шамиля Аслановича взятки в скрытой форме, — констатирует Вадим. — А расхлёбывать приходится таким, как ты. На оставшиеся деньги!
Ох, до чего же он все-таки надоел, этот сострадатель, который сразу поставил меня в известность, что половина гонорара отойдёт к нему. В конце концов, он, в самом деле, приходит ко мне в номер каждое утро, участвует в переделке сценария тем, что подаёт порой здравые профессиональные советы. Все-таки поставил восемь или десять картин, получивших всесоюзную известность.
С ним до скуки все ясно. Попивает после водочки чаек с лимоном, вполне справедливо возмущается по поводу оформления столовой, где со всех стен тебе навстречу, как клопы, вылезают космонавты в скафандрах. И при этом не могу отделаться от мысли, что уж как-то странно выглядит история нашего знакомства, все это моё суетное пребывание здесь.
Да и письмо жжёт сердце.
ПИСЬМО
«Здравствуй, Ёжик!
Мы были очень рады получить твою весточку. Надеемся, что ты заработаешь денег, что кино получится замечательное. Тем более — об археологии. Завидую: дышишь воздухом Кавказа! Там у вас, наверное, ещё осень, а здесь выпал снег. Всё стало грязным, все хлюпают носами.
Я пока что держусь. Держись и ты, мой мальчик. Старайся не омрачать свою жизнь.
Кстати, помнишь, ты сказал перед отъездом о моём пропавшем золотом колечке — «Нужно попробовать посмотреть колено трубы умывальника».
Только в эту пятницу Марку удалось вызвать сантехника. Оно оказалось там!
Все-таки жаль, что ты так внезапно уехал. Как с неба свалилась большая посылка. Там, среди прочего, рубашка на кнопках и джинсы. Как раз на тебя.
Марк недавно гулял с друзьями по Красной площади. Загрипповал. Пока что без осложнений.
Ты обещал молиться за меня.
Мы по тебе очень скучаем. Целую.
Жанна».