Казачий разъезд
Шрифт:
— Но я знаю этот дом, — ответил Станислав, бледнея, — и не хотел бы в нем ночевать. Он пользуется дурной славой.
— Пустое! — махнул рукой Карл. — Что нам до славы какого-то дома? Нам надо думать о собственной.
А репутация у дома и вправду была не из лучших.
Когда-то, еще в 1376 году, его построил князь Владислав Опольский. С 1405 года здесь жил брат короля Ягайло — великий литовский князь Свидригайло. Причем именно в этом доме со Свидригайло приключилась лихорадка, едва не сведшая его в могилу. Через пятнадцать лет хозяином дома стал сам Ягайло, который предпочитал Львов Кракову, поскольку до конца дней своих так и не научился толком говорить по-польски, а во Львове было с кем потолковать на единственном
Но это еще не все, В этом доме умер король Михаил Корбут-Вишневецкий, а другой король, Ян Собесский, пролежал несколько дней без сознания, упав с лошади. Правда, Август II тоже здесь жил. И ничего страшного с ним не приключилось, если не считать потери трона. Это хоть и трагедия, но кое-что у Августа осталось. Например, саксонское курфюршество. В общем, жить можно. Дрезден ничуть не хуже Варшавы.
— Вперед! — повторил Карл. — О чем вы задумались?
— Так… О разном… О суетности жизни… О своей собственной судьбе.
Вечер они провели в зале, выложенном золотистой майоликой. Карл протянул ноги к горящему камину, на шахматный столик почти не глядел, ходы делал случайные, расспрашивал о том, как настроены украинские казаки: будут ли они поддерживать русского царя, если шведские войска пойдут на Москву?
Лещинский этого не знал, но напомнил, что в свое время враг Польши казацкий гетман Богдан Хмельницкий собирался просить заступничества у шведской короны.
Пока беседовали, Карл подставил своего короля под удар. Партию можно было выиграть одним ходом, но Лещинский не решился. Вдруг швед обидится? И в свою очередь сделал не менее нелепый ход.
— Куда же вы направитесь теперь, брат мой? На Москву или на Дрезден?
Шведский король не отвечал.
Укутавшись в обычный суконный солдатский плащ (он его так и не снял, войдя в дом), Карл сладко спал. Прямо в лицо Станиславу был нацелен острый кадык. Во сне черты лица Карла стали мягче. Теперь было видно, как он молод, почти юн.
— Брат мой! — Станислав коснулся руки шведа. — Вы устали?
— Я? — встрепенулся Карл. — Я вообще не устаю. Завтра мы двинемся вперед.
— Но куда: на восток или на запад?
— Какая разница. Только бы поближе к неприятелю! Кто выиграл партию?
— Кажется, вы, брат мой, — ответил Лещинский. — Мои фигуры очень уж неудачно расположены.
— Пусть будет ничья! — решил король шведов, готов и вандалов. — Спокойной ночи!
Тяжело ступая, Карл ушел.
А Станислав Лещинский еще долго глядел на мрачное здание ратуши. Огни уже не горели. Бал давно закончился. Новый польский король чувствовал, как к нему подкрадывается страх. Что случится завтра? Послезавтра? Через год? Не проще ли было не рваться в монархи и оставаться познанским воеводой? Но разве он мог бы что-то изменить? Всё и за всех теперь решал юный решительный швед.
Часть первая
Истина, где ты?
Даниил Крман был дороден, розовощек и праведен. Но это еще не самое важное, что можно о нем сказать. Разве не любопытно, например, что Крман был на самом деле вовсе не Крманом, а Германом? Он происходил из немецкой протестантской семьи, давным-давно осевшей в Словакии, в городке Пряшеве, затерявшемся среди поросших голубыми лесами холмов. И здесь Германов со временем стали именовать
3
Суперинтендант — верховный надзиратель; у протестантов духовное лицо, стоящее во главе церковного округа.
«Обретший истину вместе с нею обретет и себя самого», — придумал Даниил девиз еще в студенческие годы. Куда проще было повторить слова, выбитые некогда над входом в храм Аполлона в Дельфах: «Познай себя самого!» Но обстоятельному Крману претил лаконизм. В попытках говорить слишком кратко ему чудились высокомерие и нарочитость. Что было бы, если бы чрезвычайным лаконизмом отличались, к примеру, пастыри? Они никогда никому ничего не объяснили бы. «Если уж взялся говорить, — полагал Крман, — то говори старательно, терпеливо, не скупясь на слова, так, чтобы все объяснить и себе самому и окружающим».
Итак, коль скоро девиз был выбран, дело оставалось лишь за немногим — истину эту отыскать. А затем уже, опираясь на нее, спокойно, неторопливо, зато наверное обрести и самого себя.
Для начала Даниил выяснил, что о себе самом знает крайне мало, чтобы не сказать, что не знает ничего, кроме самых общеизвестных истин: родился в таком-то году, крестили там-то, учился с такого-то года по такой-то… Естественно, знал Даниил, что он человек как все. Но чего можно ждать от людей и от себя самого — этого Даниил не ведал. И очень огорчался.
Ведь одни живут тихо, смирно, как серые мыши в норках. И, случается, доживают до ста лет. Другие, напротив, вспыхивают, как комета на небосклоне. Пролетит она, погаснет, а ты, все еще ослепленный, трешь глаза. Чего стоит, к примеру, история саксонского курфюрста Августа II…
Рассказывают, что, когда Августу II Саксонскому предложили польский трон и предупредили о необходимости изменить веру, он воскликнул:
«Майн гот! Я готов изменить не только веру, но и внешность! Давайте трон!»»
Оказалось, что принятия католичества мало. Нужны еще и деньги. Много денег. Сын покойного польского короля Яна Яков Собесский предложил гордым шляхетным избирателям пять миллионов талеров. Французский принц Людовик Конти удвоил сумму.
«Майн гот! — еще раз воскликнул Август. — Впрочем, что я говорю? Я должен уже обращаться не к моему богу, а к их польскому богу… И опять не так: их бог — это теперь мой бог. Майн либер нойер гот! [4] Мы их побьем и здесь!»
4
Мой любимый новый бог! (нем.)