Казачий разъезд

Самвелян Николай Григорьевич

— Ну, чего тебе, чего тебе, шведские твои уши? — бормотал казак, отступая в канаву. — Чего зовешь? Так я тебе и подойду! Знаем мы вас. Горилки нализался и теперь норовишь честного человека обидеть? Ты лучше пойди московского царя пальцем помани. Он тебе покажет! А то от русских тикать собрались, а над нами издеваетесь!

— Иди-ка сюда! — сказал вдруг кирасир по-русски. — Иди, миленький, а то я тебе за «шведские уши» твои собственные надеру.

— Ваша милость, господин швед! — закричал казак. — Извиняйте! Промашку дал. Не мог я знать, что

вы нашему языку учены! Так за что же карать невинного? Если б я знал, разве я б так сказал? Да я бы лучше себе самому язык отрезал.

— Иди, иди, миленький, сюда! Что же ты пятишься? Стыдно! А впредь будь осторожней. Я — толмач. Но среди нашего брата есть немало таких, кто русский понимает. Недаром же полтораста лет с русскими воюем. Многому научились. Ладно, прощу тебя, если укажешь мне, где живет Даниил Крман. Это тот словак, который следует в обозе короля и гетмана. Дело у меня к нему.

Казак, несмотря на жару, был в засаленной барашковой шапке. Ее-то он и сдвинул на лоб, почесал грязную шею и спросил:

— Это который заграничный поп? Розовый весь и дебелый? Они вон в той хате.

Кирасир запел и зашагал дальше, а казак долго смотрел ему вслед и думал: «Непонятный шведы народ! С ними надо держать ухо востро. Уже нашему языку учатся. Не к добру это. Каждый должен говорить на том языке, который ему от бога дан. А то и я вдруг научусь шведскому. Что господа шведы скажут? Им же обидно будет?»

Пока казак раздумывал над этими сложными материями, кирасир подошел к указанной ему хате и крикнул:

— Крман!

Распахнутые окна были занавешены от мух грязным куском некогда белой, а теперь серо-желтой ткани.

— Крман! Ты слышишь меня?

Самодельная занавеска колыхнулась.

— Крман!

Большая белая рука отодвинула занавесь, и кирасир увидел удивленное лицо Крмана.

— Что? — воскликнул Крман. — Не может быть!

— Здравствуй! — сказал кирасир.

— Василий! Ты ли это? Кто тебя так нарядил? Входи.

Василий вошел и тут же снял кирасу.

— Жарко в ней. Что здесь у вас делается?

— У нас ничего нового. Голодаем. Пытаемся взять Полтаву. Ждем подмоги из Польши и от крымского хана, но вряд ли дождемся. Я думаю о том, как бы поскорее убраться домой.

Ты лучше расскажи, что с тобой. Почему ты зимой так внезапно исчез?

— Были причины. Сейчас не время об этом говорить.

— Но я хочу знать, кто ты есть! Почему ты служил Мазепе, а затем убежал от него? Как сейчас оказался в шведской форме?

— Шведскую форму мы сняли с пойманного нами кирасира. Она пришлась мне впору. Мазепе я никогда не служил, а находился при нем совершенно с другой целью. Ты часто видишься с Мазепой и Карлом?

— Да, король иной раз снисходит до бесед со мною. Что же касается гетмана казацкого, то, после того как нам вместе пришлось пережить зимой внезапное нападение…

— Так ты был вместе с Мазепой, когда убили Ивана? Ты тоже стрелял в нас?

— Какого Ивана? Одноглазого человека? Нет, я не стрелял… Я случайно

оказался в доме. А ты был среди нападавших?

— Нет. Но мог бы и быть.

— Вы подчиняетесь царю Петру?

— Да, мы воюем на его стороне, а точнее — вместе бьем шведов.

— И в тебя тоже стреляют?

— Конечно. Так же, как и я сам теперь часто стреляю.

— Но ты же хотел стать поэтом, писать пьесы. Зачем тебе война?

— Лично мне она ни к чему. Но раз началась, то что нам остается? Истребить шведскую армию.

— Боже мой! — пробормотал Крман. — Боже мой! Что делается! Я ничего не понимаю в этой стране.

— Само собой, — спокойно согласился Василий. — Ты в ней точно так же ничего не понимаешь, как не понимают шведы. Но сейчас мне нужна твоя помощь.

— Какая? Говори… Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы спасти тебя.

— Спасать пока что меня не от кого, если не считать Мазепы и Фаддея. Они могут меня узнать даже в этом наряде. Потому укажи мне хату, где они обретаются, чтобы я мог обойти ее стороной.

— Гетман живет на этой же улице, в доме, который рядом с бараком короля. Что же касается художника, если ты его называешь Фаддеем, то он погиб именно во время вашего зимнего нападения на ставку гетмана.

— Вот как! — сказал Василий. — Я и не знал. Он тоже стрелял в наших?

— Не помню. Кажется, нет.

— Жаль Фаддея. Наверное, я мог бы его уберечь…

— Ты говорил о том, что нуждаешься в моей помощи. Я готов… Я всей душой…

— Нужно немногое. Подойди к окну. Видишь те холмы? Через три дня, к вечеру, на этих холмах будут зажжены костры. Как только они вспыхнут, постарайся оказаться около барака короля и узнать, тревожат ли шведов костры.

— Но я должен знать, зачем я это делаю.

— Надо выведать планы шведов. Возможно, король пошлет к кострам разъезд.

— Все же я должен знать, во имя чего действую… Наконец, не навлеку ли тем на тебя беду. Ты еще слишком молод и способен совершать опрометчивые поступки. Я хотел бы тебя удержать.

— От чего? — с улыбкой спросил Василий. — От этой войны? Так я уже воюю. Прощай. Не забудь о моей просьбе…

— Мир рушится! — пробормотал Крман, когда Василий ушел. — Дети не доверяют родителям. Родители перестают понимать детей. Мы на грани гибели!

А через несколько Дней на холмах действительно запылали костры. Один, другой, третий… Были они яркими, как звезды, упавшие с небес на землю. Костры дразнили и пугали. Кто их зажигает? Зачем? По какому поводу?

Крман бессмысленно бродил по лагерю, прислушиваясь к разговорам. Заметили ли шведы огни? Что намерены предпринять? Действительно, кто-то попытался даже стрелять в направлении костров. Но куда там — далеко. Дали даже один выстрел из пушки. Костры не погасли. Более того, вспыхнул еще один. Из палатки вышел король. Гермелин подал ему подзорную трубу. Карл долго глядел на огоньки, потом, не сказав ни слова, повернулся и ушел. Тогда Крман решился заговорить с Гермелином.