Казак на чужбине

Сполох Сергей

Затем повертел шашку, которую вроде сначала на посиделки не собирался брать, но потом перекинул ремень через плечо и одел портупею с кобурой, в которой угнездился вороненый трофейный маузер.

Все посиделки в тот вечер хуторские казаки-фронтовики уже не пили, а обсуждали последние события в Каменской и съезд фронтового казачества.

А также поведение на станции той части их Десятого полка на митинге, которая неожиданно перешла на сторону донского военно-революционного комитета. Обсуждалась новость – делами в станице уже будет заправлять не атаман с правлением вовсе, а какой то совет. И совсем скоро, буквально днями, так же будет и на всех хуторах.

Ничего в тот вечер не решили казаки. Прислушались к советам стариков и стали ждать до весны, куда кривая вывезет. Примерно то же самое происходило и в других хуторах станицы Гундоровской. Только несколько десятков офицеров казаков ушло в те дни середины января восемнадцатого года в офицерские партизанские отряды к полковникам Чернецову и Краснянскому.

* * *

В лютую стужу той зимы выяснилось, что швечиковцы не заготовились топливом как надо. На этом решил подзаработать Трофим и привлек к этому Антона. На санях в деревянном коробе они привозили уголь-антрацит с Сорокинских рудников и попытались продавать хуторянам. Но дальше раздачи под долг не пошли. Не было у поиздержавшихся хуторян в то время денег, и неоткуда было им взяться. А когда подсобрали деньги и поехали через две недели на шахтный двор в Сорокино, чтоб возобновить свою, так и не ставшую прибыльной семейную коммерцию, то увидели, что на угольной погрузке всё выметено под метелку, и снегом закидало даже шахтный ствол, вокруг которого ходили голодные и злые китайцы.

Китайцы появились в Гундоровской станице за год примерно до Великой войны. Они бежали сначала на российский Дальний Восток, спасаясь от преследования своих китайских правителей после восстания 1912 года, а потом добрались и до Донбасса.

На Сорокинских и Беленских рудниках они отличались своим неистовым трудолюбием, презрением к любым жизненным удобствам и невиданной даже среди казачьих семейств плодовитостью. В удалении от общего рудничного поселка они построили свое поселение. Его сразу же назвали Шанхаем. Там казаки впервые увидели, как в небольшой полуземлянке-полусарае на устроенных в три яруса нарах располагалось по нескольку семей.

– Как они своих детей не путают?

– Детей-то что! Как жён не путают? Работают то по разным упряжкам…

А в годы Великой войны китайцев стало в два раза больше. Затянувшиеся бои на фронтах требовали новых пополнений, и чернорабочих стало не хватать на всех донских промышленных предприятиях и шахтах.

Но это были уже не беглецы, а добровольцы, привезенные из Сингапура агентом горнопромышленного союза господином Вентисовским.

Агент горнопромышленников оценил пару китайских рабочих рук довольно дорого – в девяносто рублей. Дороговатая получалась рабочая сила. Кое-кто даже вспомнил, что за год до начавшейся войны на эту сумму коня строевого купить было можно. Но промышленнику Пастухову, владельцу Сулинского металлургического завода, и акционерам Сорокинских, Беленских и Урало-Кавказских рудников пришлось согласиться.

Так станичники ещё чаще и ещё в большем количестве, совсем рядом со своими куренями стали видеть китайцев. Учитель церковно-приходской школы в хуторе Швечиков, разъясняя ученикам, какими бывают в мире люди, особо подчеркивал, что на людей желтой расы они могут даже посмотреть воочию, достаточно зайти в воскресный день на рудничный базарчик в соседнем хуторе Сорокин.

Казаки в своем большинстве смотрели на китайцев свысока, инородцы, мол, понаехали, и куда войсковое начальство только смотрит. Китайцы ничем иным, кроме своего истинно восточного долготерпения ответить не могли. И если случалась стычка с пришлыми людьми, то китайцы сразу же, даже будучи трижды невиновными, принимали вину на себя и со словами:

– Коросо, казак. Ты коросый казак. Твой детиска коросый. Твой конь коросый. Мой китаец Санхай посол.

И сразу же удалялись.

Но так было только до начала восемнадцатого года. Разразившаяся за два месяца до этого октябрьская смута в Петрограде парализовала все заводы, шахты и рудники. Наемные работники с соседней Екатеринославской губернии стали бежать к себе на родину в деревни, чтобы пережить грядущую бескормицу. А китайцам куда бежать? Не в Китай же обратно! Там их никто не ждал. Да и пути на Дальний Восток в мирное время был почти месяц, а уж во время всеобщего разора и полгода не хватит. К тому же, господин Вентисовский уже в пути кормить не будет.

Тут же некоторые горячие головы, из местных большевиков, видя безвыходное положение китайцев, решили их поставить под ружье в отряды самообороны рудников и даже в продотряды. И потянулись по юрту станицы Гундоровской и других соседних станиц продовольственные обозы под охраной раскосых стрелков. Поначалу на три подводы собирали лишь по одному-два оклунка зерна. Не хватало даже для того, чтобы продотрядовцам поделить между собой добытое и что-то в свои семьи принести.

Председатель Сорокинского совета Михаил Мажаров, который провёл на сибирской каторге, а потом и в ссылке в тех же местах не один год, мрачным голосом дал команду:

– Не отдают казаки добровольно, будем отнимать. Не для того власть в свои руки брали, чтобы семьи с голоду пухли.

* * *

В небогатом подворье казака Бахчевникова праздник. Наконец-таки, вернулся кружными путями с Западного фронта, из под небольшого белорусского городка Сморгонь глава семейства Гаврила Петрович.

Попив с соседями знатного первача за здоровье домочадцев и хуторян от одного края хутора до другого, а затем и за упокой душ, не вернувшихся с фронта – а таких на хуторе было тоже немало – Гаврила Петрович стал ладить инвентарь к весне и планировать, как он будет поднимать изрядно захиревшее за годы его вынужденной отлучки, хозяйство.

Вдруг разом залаяли все собаки в хуторе, и по дворам понеслась весть:

«Отряд с Сорокина прибыл! Во главе отряда – Луганский комиссар Иосиф Бергман. Хлеб собирают на подводы. Расписки без денег выдают и говорят при этом, что кто добровольно хлебосдачу не произведет, того увезут в Луганскую на разбирательство».

Гаврила Бахчевников в это время возвращался с другого конца хутора от односума Харлама Турилина, который только что вернулся из окружного госпиталя. Вдруг Гаврила увидел, как на его подворье хозяйничают пятеро незнакомых людей в полувоенном виде, в том числе и два китайца в длинных, плохо на них сидевших шинелях.

Один из китайцев как раз заглядывал в сапетку под навесом, где оставалось совсем немного зерна на корм домашней птице.

Увидев Бахчевникова, китаец словно оправдываясь:

– Мои дети кусать хоцеца…

– А мои что, не хотят? – возмутился хозяин куреня. – Зерна-то осталось отсеяться разве чтоб и до новины дотянуть, а вы – реквизицию затеяли, как у австрияков каких-нибудь. Ну-к, раскосая твоя морда, сейчас как дам тебе! Сразу всем чужое кушать расхочется… Это все нашими руками взрощенное! А ты езжай в свой Сингапур или еще куда…