Казаки-разбойники
Шрифт:
В станице опять дружно лаяли собаки, слышались испуганные голоса станичных жителей.
– Та шо це таке? – кричал возмущенный женских голос. – Та хоч бы одна ночь прошла спокойно.
– Воду, несите воду, – кричал какой-то мужик. – А то сейчас огонь перекинется на деревья, потом на хаты – все погорим!
Со всех сторон бежали люди, гремели ведра, скрипели вороты колодцев. Ночная жизнь в станице была гораздо оживленнее дневной. Огонь поднялся столбом к небу, слышался треск полыхающих стен строения и уханье, стихия того гляди могла выйти из-под контроля. Встревоженные голоса людей разносились по всей округе, собачий лай становился все истошнее. Когда бандиты с Турецким скрылись в темноте и Лена услышала, как
– Шо?! Шо случилось? Хто тебя обидел? Скажи! Я его сейчас на месте уложу!
Он тряс Лену, как тряпичную куклу, а она не могла сказать ни слова, пока не выплакалась.
– Кто меня обидел, того уже застрелили. Но ты не думай, он мне ничего не сделал. Не успел, – наконец смогла она успокоить дядю, все еще всхлипывая, как ребенок.
– Та хто це?! – возбужденный Володя лихорадочно гладил Лену по голове, а сам уже представлял себе страшные картины нападения на его любимую племянницу и хотел немедленно действовать – стрелять, рвать на части, топтать ногами, душить руками. Гнев застилал его глаза, все внутри кипело от переполнявшей его ненависти к обидчикам Лены.
– Ворыпаевские бандиты убили Димона, а Александра Борисовича забрали с собой… Увезли… – опять заплакала Лена. Теперь она уже плакала не от обиды, а от страха за себя – впервые она поняла, что против грубой силы ее силенок недостаточно. Одновременно она плакала и от страха за Турецкого. И оттого, что поняла – он тот, о ком она мечтала с тех пор, когда узнала, что существует такое понятие как любовь. Ее студенческая любовь осталась в прошлом, словно в другой жизни, и казалась такой мелкой, ненастоящей, придуманной. И все переживания были ненастоящими. Нынешняя любовь была совершенно другой – огромной, необыкновенной. Она переполняла душу и хотелось только одного – видеть Александра, Сашу, Сашеньку, держать его за руку и прижаться к его плечу. Ей больше ничего не нужно – только видеть его, и чтобы он смотрел ей в глаза. Хоть бы его не убили! – молилась она про себя и тихо плакала.
Володя запер калитку и повел ее во двор, обняв за плечи.
– Я им устрою! Они все у меня сядут. Пора уже навести порядок в станице. Попомнят они еще Поречного, не раз попомнят! – голос его срывался от ярости. Руки дрожали, когда он пытался прикурить. Спички ломались одна за одной и он в бешенстве сунул коробок в карман.
Дома Володя рухнул на диван и нахмурился, надолго замолчав.
Лена поняла, что у дяди Володи возник план и только молилась, чтобы он не опоздал.
11
Лиля остервенело торговалась с таксистом и все-таки выторговала у него двести рублей. Он согласился довезти ее на Кабельную за четыреста. А сначала требовал шестьсот. Она знала, что стоит отойти метров на двести от вокзала, и бомбила довез бы ее и за триста. Но когда вокруг сумки, рук не хватает, а дети ноют и норовят броситься под колеса проезжающих машин, боязно даже сойти с тротуара, не то, что выходить на проезжую часть.
– Бога ты не боишься, – стала укорять она таксиста, когда сумки наконец были водворены в багажник, а дети сидели на заднем сидении с хмурыми невыспавшимися мордахами. Ехали сутки, на перекладных, в вагоне всю ночь гуляла какая-то подвыпившая компания, из их разговора она поняла – отмечали завершение удачной сделки. Пробовали и ее пригласить на свой праздник жизни, но Лиля только презрительно смотрела на этих русских, которые каждое дело сопровождают немеренным
Таксист высадил их у подъезда, небрежно побросав сумки на асфальт, и уехал под очередной взрыв хохота ее умершего брата. У подъезда сидели двое – невысокий парень внимательно поглядел на прибывших, парень повыше взглянул мельком. Оба одновременно встали и направились к Лиле. Ей почему-то стало не по себе.
– Гражданка Ахметова? – поинтересовался невысокий и раскрыл перед ней красные корочки служебного удостоверения. Она толком и не рассмотрела, какого учреждения. И так ясно, что милиция.
– А что вам нужно? – почему-то враждебно спросила она, хотя раздражения они у нее не вызывали, скорее неясное опасение.
– Где же вы пропадали? – спросил второй и улыбнулся ей довольно приятной улыбкой. – Мы вас тут заждались. Даже беспокоиться начали.
– А я что, обязана сообщать органам, когда надумаю к родственникам съездить? – съязвила она.
– Нет, конечно, просто мы вас искали, а соседи о вас ничего не знали. На всякий случай нужно хоть кого-то из соседей предупреждать. Мало ли что…
– Что? – на Лилю что-то нашло, ей хотелось отвечать резко и непримиримо.
– Ну вдруг к вам кто-то в квартиру полезет, а соседи не знают, что вас нет, подумают – что это к вам родственники пожаловали.
– Прям, я соседям скажу, что меня не будет… Они тогда сами ко мне влезут.
Парни переглянулись, подхватили ее сумки и вызвались проводить. Деваться было некуда, а так хоть польза какая-то от непрошенных гостей. Она все равно одним разом все захватить не смогла бы. В любом случае и так понятно – они от нее не отстанут. Все равно предстоит разговор. Почему-то она сразу решила – неприятный.
Дома пахло пылью, нежилой дух витал, все-таки две недели отсутствовали.
Дети пошли в свою комнату и не раздеваясь, рухнули на кровати. Только ботинки сняли. Куртки она уже сама с них снимала, да так пледами и прикрыла, не стала раздевать. Потому что присутствие посторонних в доме напрягало.
Парни сидели на диване и о чем-то тихо переговаривались.
– Я вас слушаю, – наконец сказала Лиля, закрыв за собой дверь в детскую.
– Извините, у вас такой уставший вид, вам бы отдохнуть с дороги. Но у нас очень важное дело. Скажите, когда вы видели в последний раз своего бывшего мужа?
Лиля в недоумении уставилась на высокого. Это он задал ей вопрос.
– Чуть больше двух недель назад… – сразу ответила она.
– А точнее? Чуть больше и две недели назад? – попросил уточнить высокий.
– Ну если это так важно, то две недели назад.
– И о чем у вас был разговор?
– А-а, – отмахнулась рукой Лиля, – как обычно. О деньгах. Он денег мало дает на детей, все та жена загребает. У него несколько точек на Черкизовском рынке. Я точно знаю – денег у него много. Дела идут хорошо. А он все на ту семью тратит да в дело вкладывает. Нам совсем крохи достаются. А у меня же дети… Ишачу с утра до вечера, чтобы нужды не знали. Им и так несладко – без отца растут. А жизнь теперь дорогая, сами знаете. Не хватает нам. И каждый раз, как деньги отсчитывает, все норовит поменьше дать. То полкило конфет в счет алиментов дает. То какие-то копеечные кроссовки детям из своего же товара всучить пытается, а сам говорит, будто задорого купил в магазине, дескать – часть алиментов ушла на обувь детям. Ну я и не сдержусь, сорвусь, скандалить начинаю… Поругались мы с ним.