Казаки в Абиссинии
Шрифт:
Теперь они отхлынули от нас, хор перестал петь, абан, подняв шашку и не вынимая ее из ножен, заговорил что — то, его перебил другой, там затрещал третий и через минуту их толпа напомнила рынок во время перебранки. Прыткий и юркий сомалиец со щитом и кинжалом в руках, в пестром плаще перебегал тем временем вдоль линии, устанавливая и уравнивая вожаков каравана в круг. В одном месте круг раздался и мы увидели ряд черных голов, копья над ними и круглые щиты, плотно приставленные одни к другому. Абан махнул несколько раз шашкой, голоса смолкли, кто-то сказал еще одно, два слова и наступила
— «Бура ма буру рум си, эн нигадэ тальха гуйу», и затем, приплясывая и притоптывая в такт босыми ногами, они закричали: «йух», «йух», «йух «- йййй-ух, и кинулись все в середину, размахивая копьями, щитами и кинжалами.
Во все время продолжения песни по кругу бегало два молодых сомалийца, один с мечом и щитом, другой с копьем; они прыгали, кидались один на другого и пронзительно взвизгивали. И вот один упал, а другой стал над ним, замахнувшись на него кинжалом. Какая поза! Сколько пластики было в этой согнутой и запрокинутой за голову руке, в упругом торсе, сильных ногах; сколько экспрессии в зверски улыбающемся лице! Секунда молчания и опять мерное пение хора: «бура ма буру рум си, эн нигадэ тальха, гуйу», та же пляска, те же визги. И так до трех раз.
Отойдешь к ящикам, смотришь на них и восхищаешься.
Небо стало темнее — южная ночь близка. Последние лучи прячущегося за горы солнца сверкают на копьях. Белые, красиво задрапированные плащи развеваются, мечи сверкают, темные глаза горят вдохновением, а тут еще мерный дикий мотив хора, беготня воинов в середине. Черные ноги прыгают в такт, поднимая легкую пыль, а сзади стоят желтые, спокойные верблюды, лес палок от с дел, желтый песок и синяя даль востока,
«Фантазия» кончена. С говором и шумом расходится толпа по верблюдам и гонит их на водопой.
Абан и свита его просят бакшиш…
2-го (14-го) декабря, вторник. Проснувшись в 3 часа ночи, я ожидал увидеть верблюдов, разведенных по нашим вьюкам, и черных сомалей, торопливо грузящих караван. Но все было тихо. Верблюдов не было видно, абан со свитой спал мертвым сном в палатке, лагерь был тих и только наши часовые медленно бродили по сыпучему песку. Небо было покрыто тучами, собирался дождь. Прошло три часа, на востоке появилась желтая полоска, казачья труба пропела под ем, а ящики и тюки: все лежало на месте, и абан задумчиво ковырял у себя в ногах.
Двинуть караван, раньше чем вздумается этим дикарям, невозможно. Разве дадите им хороший «бакшиш». Вольные сыны пустыни, они не признают над собой ничьего авторитета. Пригрозите им палкой, нагайкой, револьвером, скажите им резкое слово и они уйдут и уведут с собой верблюдов. Номады Азии ленивы, номады Африки еще ленивее. Но номад Азии привык покоряться своему султану, его лень смешана с раболепством, он боится насилия над собой. Сомаль никого не признает. Это капризный ребенок, которого надо уговаривать, упрашивать, покажите ему палку — он обидится и его не скоро успокоишь. Абан и его помощники обошли разложенные нами и нами приспособленные вьюки.
— «Хорошо», сказали они, вьюки верны, и пошли за своим племенем.
С шумом и криком подошли сомали к вьюкам, стадо верблюдов
— «Арба, арба!» говорили им, показывая четыре пальца.
Они смеялись, скаля белые зубы, и отрицательно качали головами: «мафишь».
Но ведь было же условие, что они должны везти не менее восьми пудов на спине верблюда, что они должны дойти до Гильдессы (300 верст) в 12 дней и что они получат тогда по 18 талеров за верблюда, а абаны, кроме того, хороший бакшиш — ружья, сабельные клинки ичасы. Три ящика весят только шесть пудов!
— «Мафишь!» энергично кричит какой-то остроносый сомаль с длинными вьющимися коричневатыми кудрями, кладет своего верблюда и начинает разгружать! За ним, как по команде, разгружаются и остальные. Люди уходят в сторону. Что такое?
— «Пойдем посидеть», объясняет абан и идет к людям. При его приближении шум и крики усиливаются. Мне так и слышится в их гортанном говоре ругательства на абана; наконец, голоса немного утихают, начинает говорить абан, его сейчас же перебивает другой, третий и снова сомалийское вече принимает характер толкучего рынка.
Совещаются больше часа. Наконец, абан возвращается и сообщает, что люди отказываются вести караван, они оставляют нам верблюдов, а сами уходят в Зейлу. Дорогой, в горах верблюдам нечего есть, они не могут нести большого груза.
Начинаются опять переговоры.
— «Скажи ему», говорит Он, «что мы прибавим тем верблюдовожатым, которые возьмут по четыре ящика».
— «Сколько прибавишь?» хитро спрашивает абан и все лицо его сжимается в комок морщин.
— «Твои верблюды, ты и назначь». Опять переговоры.
— «Надо спросить у людей — по талеру на верблюда».
— «Хорошо».
Абан идет к людям и те снова идут к верблюдам. Опять среди ящиков бегают обнаженные черные люди, приподнимают, взвешивают, пробуют. Особенно им не хочется брать короткие ящики с вином, неудобные к погрузке. В дело нагрузки вмешиваются казаки и наши черные слуги, дело кипит.
Атаманец Крынин затянул веревкой верблюду шею на правый бок и подгибает ему левую ногу, думает повалить, как лошадь. Верблюд не понимает в чем дело и идет вперед, наступая на веревку.
— «Да ты не так», кричит ему уже бывалый в походах на верблюде Щедров, «ты по ихнему смотри: — он тянет верблюда вперед и энергично говорит: «ахр», «ахр», — верблюд ложится». Казаки подносят ящики, казаки укладывают грузы, наши черные увязывают веревки. Сомали в отчаянии.
Вот один молодой и курчавый, запрокинув руки кверху жестом, достойным хорошего кордебалетного танцовщика, взывает о пощаде и отталкивает толстяка Недодаева.