Казан
Шрифт:
Скалы, горки и долины уже стали согреваться солнцем. Почки на тополях готовы были распуститься. Запах от можжевельника и от сосновой хвои становился гуще с каждым днем, и повсюду, во всех этих диких местах, в лесах и по долине, слышался веселый рокот весенних потоков, искавших свой путь к Гудзонову заливу. В этом великом заливе слышались гром и треск ледяных громад, точно от пушечных выстрелов раскалывавшихся в раннем ледоходе и сгромоздившихся у выхода в Северный Ледовитый океан, и это было причиной того, что, несмотря на апрель, все-таки иногда с той стороны дул резкий, случайный зимний ветер.
Казан нашел для себя надежное убежище от ветра. Ни малейшее дуновение не проникало в согретое солнцем местечко, которое выбрал для себя этот полуволк, полусобака. Он чувствовал себя здесь гораздо покойнее, чем за все эти шесть месяцев ужасной зимы, долго спал и видал сны.
Серая волчица лежала рядом с ним, прямо на животе, протянув вперед лапы, с вечно бодрыми зрением и обонянием, чтобы в любую минуту различить в воздухе запах человека. А запах человека действительно носился в теплом, весеннем воздухе, как и запах от можжевельника и от сосновой хвои. Она с беспокойством поглядывала на Казана, когда он спал, и иногда не отрывала от него глаз. Серая спина ее ощетинивалась всякий раз, как он видел во сне что-нибудь такое, отчего начинали шевелиться волосы и у него на затылке. Она начинала слегка подвывать, когда он оттягивал назад губы и обнажал белые длинные клыки. Но в большинстве случаев Казан лежал спокойно, иногда вытягивая ноги, подергивая плечами и раскрывая пасть, что обыкновенно всегда бывает с собаками, когда они видят сны; и всякий раз он видел во сне, что в дверях избушки на равнине показывалась голубоглазая женщина в наброшенной на плечи шали, держала в руках чашку и звала его к себе: «Казан, Казан, Казан!»
Этот голос доносился до самой вершины Солнечной Скалы, и Серая волчица настораживала уши. Казан вздрагивал и в следующий за тем момент пробуждался и вскакивал на ноги. Он подбегал к самому краю обрыва, нюхал воздух и вглядывался в долину, расстилавшуюся у него под ногами.
С долины снова доносился до него женский голос, и Казан взбегал на скалу и скулил. Серая волчица тоже подходила к нему и клала ему свою морду на плечо. Теперь уж она понимала, что мог означать этот голос. Днем и ночью она боялась его даже больше, чем запаха и звуков от других людей.
С тех пор как она рассталась со стаей волков и отдала всю свою жизнь Казану, этот голос стал для нее самым злейшим врагом, и она возненавидела его. Ибо он отнимал у нее Казана. И, откуда бы он ни исходил, Казан всюду за ним следовал.
Ночь за ночью он похищал у нее ее друга и заставлял ее бродить одну под звездами и луной, верную ему в своем одиночестве и ни единого раза не отозвавшуюся на призывы ее диких братьев и сестер, доносившиеся до нее из лесов и из глубины долины. Обыкновенно она ворчала на этот голос и, чтобы показать свое нерасположение к нему, слегка кусала Казана. Но в этот день, когда голос раздался в третий раз, она забилась глубоко в расщелину между двумя скалами, и Казан мог видеть только сверкавшие злобой ее глаза.
Казан нервно побежал по протоптанной ими тропинке на самую вершину Солнечной Скалы и остановился в нерешительности. Весь день вчера и сегодня он испытывал беспокойство и угнетение. Что-то, казалось, висело в воздухе, что задевало его за живое, и это что-то он не видел, не слышал и даже не обонял, но мог чувствовать отлично. Он возвратился к расщелине между скал и стал нюхать в сторону Серой волчицы. Обыкновенно она повизгиваниями звала его к себе. Но теперь ее ответом было то, что она подняла кверху губы и оскалила белые клыки.
В четвертый раз долетел до них голос, и так ясно, отчетливо, и она, у себя в темноте между двумя скалами, с яростью схватила зубами что-то невидимое. Казан опять пошел по тропинке и опять остановился в нерешительности. Затем стал спускаться вниз. Это была узенькая, извилистая тропинка, протоптанная лапками и когтями взбиравшихся на Солнечную Скалу животных.
Сойдя до полугоры, Казан более уже не сомневался и со всех ног побежал к избушке. Благодаря не умиравшему в нем инстинкту дикого зверя он всегда приближался к ней с осторожностью. Он никогда не давал о себе предупреждения, и в первую минуту Иоанна удивилась, когда, оторвав глаза от ребенка, вдруг увидела в открытой двери голову и плечи Казана. Ребенок запрыгал и захлопал в ладоши от удовольствия и затем с лепетом протянул руки к Казану. Иоанна тоже протянула к нему руку.
– Казан! – крикнула она ласково. – Иди сюда, Казан!
Дикий, красный огонек в глазах у Казана медленно стал смягчаться. Он ступил передней лапой на порог и остановился. Молодая женщина позвала его вновь. Как вдруг ноги под ним подкосились, он поджал под себя хвост и вполз с чисто собачьей манерой, точно совершил какое-нибудь преступление. Он любил тех, кто жил в этой избушке, но самую избушку ненавидел. Он ненавидел все избушки вообще, потому что от них веяло на него плетью, дубиной и рабством. Подобно всем ездовым собакам он предпочитал снег в качестве постели и ветви елей в качестве убежища.
Иоанна протянула руку к его голове, и от ее прикосновение по всему его телу пробежала странная радостная дрожь, которая вознаградила его за Серую волчицу и за всю дикую свободу. Он поднял голову, и его морда вдруг оказалась у нее на ладони, и он закрыл глаза в то время как это удивительное, маленькое создание, этот ребенок, который составлял для него всегда такую загадку, топотал по его спине своими ножками и тащил его за бурую шерсть. Он любил эти детские побои даже еще больше, чем прикосновение руки Иоанны.
Без малейшего движения, не обнаруживая ни одного мускула на своем теле, Казан лежал, как сфинкс, и едва дышал. Не раз эта его поза заставляла мужа Иоанны предостерегать ее. Но волчья кровь в Казане, его дикая отчужденность и даже его дружба с Серой волчицей только больше заставляли ее любить его. Она понимала его и доверяла ему вполне.
В дни последнего снега Казан показал себя на деле. Проезжал мимо на собаках какой-то зверолов. Маленькая Иоанна заковыляла к одной из его собак. Последовали злобное щелканье челюстями, крик ужаса со стороны матери и возгласы людей, побежавших к собакам. Но Казан опередил их всех. С быстротою пули он примчался к собаке и схватил ее за горло. Когда их разняли, то собака была уже мертва. Иоанна думала об этом теперь, когда ее ребенок прыгал и тормошил Казана за голову.
– Славный, хороший Казан! – воскликнула она ласково, приблизив к его морде свое лицо почти вплотную. – Мы рады, Казан, что ты пришел, потому что эту ночь ребеночек и я должны провести только вдвоем. Папа уезжает на пост, и в его отсутствие ты будешь нас охранять.
Она завязывала ему нос концом своей длинной, свешивавшейся шали. Это всегда забавляло ребенка, потому что, несмотря на весь его стоицизм, ему все-таки хотелось иной раз нюхать и чихать. Это, впрочем, забавляло и его самого. Он любил запах шали Иоанны.