Казанова
Шрифт:
Прощаясь, Вольтер спросил, откуда прибыл к нему знаменитый путешественник.
— Из Роша. Ибо я был бы весьма огорчен, если бы покинул Швейцарию, не повидав знаменитого Галлера. Я почитаю долгом своим засвидетельствовать почтение ученым, моим современникам, вас я оставил на закуску, — отвечал Казанова.
— Господин Галлер должен был вам понравиться, — промолвил Вольтер.
— Я провел у него три замечательных дня.
— Я рад за вас. Этот великий муж достоин преклонения.
— Я тоже так думаю. Вы воздаете ему по справедливости, и мне жаль, что он к вам не столь беспристрастен.
— Ах, возможно, мы оба ошибаемся.
Все вновь засмеялись, последнее слово осталось за Вольтером. Казанова покинул Делис, испытывая к хозяину его неприязненное чувство, по причине коего он десять лет кряду критиковал все, что выходило из-под пера великого француза. Потом, в «Мемуарах» своих, он написал слова раскаяния, однако сразу же подчеркнул,
Казанова и Вольтер расстались недовольные друг другом. Собственно, иначе вряд ли могло быть, так как ни один, ни другой не были созданы ни для взаимопонимания, ни для беспристрастного отношения к собеседнику; оба почитали себя энциклопедически образованными, имели свои пристрастия в литературе, истории и политике, отличались безапелляционностью суждений и постоянной готовностью эти суждения отстаивать. Блестящие собеседники, ревниво относящиеся к вниманию окружающих, они были не расположены к уступкам, предпочитая либо вспылить, либо промолчать, но только не признать себя побежденными. Оставаясь наедине с Казановой, Вольтер был значительно более любезен и доброжелателен. Возможно, если бы он принимал венецианца один на один, тот сумел бы заговорить его и привлечь на свою сторону. Но Казанова прибыл в Делис показать себя, выступить соло, как он делал во всех городах Европы. В Делисе же Вольтер не признавал иного культа, кроме своего собственного, там у него был свой двор почитателей и обожателей, скептически настроенных к любому пришельцу. Для окружения Вольтера каждый посетитель, прибывший к их некоронованному монарху, являлся игрушкой, предназначенной для его забавы. Почувствовав это, Казанова при первой же насмешке обиделся и замкнулся в себе, утешаясь тем, что знаменитый философ «предпочитает аплодисменты толпы невежд восхищению людей знающих», и забывая, что возраст и заслуги Вольтера позволяли тому иметь свои маленькие слабости. Для европейского интеллигента слово, сказанное французским философом, в те времена было истиной в последней инстанции; меткая вольтеровская фраза могла и вознести, и низвергнуть. Казанова же с самого начала полагал быть с Вольтером на равных и, постоянно занятый собой, своими словами и жестами, обдумывая впечатление, которое ему хотелось произвести, не заметил, что в Делисе его обычное поведение было неуместным. Но он слишком хотел понравиться, и желание это было столь сильно, что всё остальное казалось ему несущественным.
Разумеется, Казанова не мог не признавать величие Вольтера. Каждый день он подробно записывал содержание своих бесед с философом, видимо, уже тогда намереваясь предать их гласности. Полагают, что помимо главы в «Мемуарах», посвященных его пребыванию в Делисе, существовал еще детальный отчет Казановы, с его комментариями и рассуждениями, однако он был утерян. А на страницах своих многочисленных писем и сочинений Авантюрист не раз отпускал колкие замечания в адрес обидевшего его философа. Через пять лет после встречи с Вольтером Казанова писал одному из своих корреспондентов: «Вы утверждаете, что счастливы, потому что живете в просвещенный век. Дорогой мой, в каждом веке жили люди, подобные нам с вами, кои, полагая себя просвещенными, считали, что несут свет просвещения своим современникам. Поверьте мне, все мы невежды, и когда мне говорят о широте моих познаний, мне делается смешно. Наш век не лучше прочих, несмотря на знаменитейшего Вольтера». Строки эти свидетельствуют о том, что время не прибавляло Соблазнителю ни великодушия, ни оптимизма.
СТРАНСТВИЯ ПО ИТАЛИИ. ЛЮБОВНАЯ КРУГОВЕРТЬ
Из Женевы путь Авантюриста лежал во Францию, в Гренобль — через Анси, Экс-ле-Бен и Шамбери. Экс был славен своими минеральными водами, и он решил ненадолго задержаться там, но не столько, чтобы попить водички, сколько чтобы понаблюдать за собравшимся там обществом. А так как на водах всегда много особ женского пола, то Соблазнитель вполне мог рассчитывать на любовное приключение.
Расчеты его оказались верными. Играя в карты, он свел знакомство с местным обществом, а у источника встретил монахиню, как две капли воды похожую на его обожаемую М. М., с которой он расстался пять лет назад. Не увенчавшаяся успехом попытка приблизиться к монахине и заглянуть ей под вуаль еще более возбудила любопытство Казановы; наблюдая за молодой женщиной, он все больше убеждался, что вновь увидел свою дерзкую и отчаянную возлюбленную. Но почему она здесь, да еще в монашеском облачении чужого монастыря? Вопросы эти не давали ему покоя. Узнав у местного врача, прописывавшего воды всем, кто прибывал в город лечиться, что молчаливая монахиня остановилась в крестьянском доме близ города, Казанова отправился в указанную сторону. Когда же он подошел к интересующему его дому, навстречу ему выбежала крестьянка и сообщила, что монахиня, проживающая у нее в доме, просит его прийти к ней вечером, часов в девять. Вконец озадаченный, он повернул обратно и стал дожидаться
Урочный час настал, и Соблазнитель, засунув в каждый карман по пистолету и зажав под мышкой обнаженную шпагу, отправился к дому. На подступах его встретила прежняя крестьянка. Она велела ему не бояться и лезть в окно по приставленной к стене дома лестнице. Изумленный, он так и сделал. Увидев ожидавшую его в комнате М. М., он без лишних слов заключил ее в объятия. Но едва она заговорила, как Казанова тотчас понял свою ошибку: голос женщины нисколько не был похож на голос М. М.; вдобавок она не понимала венецианского наречия ночного гостя. Разжав объятия, Соблазнитель, бормоча извинения, собрался ретироваться, но монахиня удержала его, взывая о помощи.
Молодая женщина, инициалы которой к изумлению Казановы также оказались М. М., была родом из Шамбери. Родители отдали ее в монастырь, побуждая принять постриг. В монастырской приемной она познакомилась с неким господином де К., влюбившимся в нее до беспамятства. Несколько раз сей господин имел с ней свидания в монастырском саду, куда он проникал, перелезая через стену. Во время одного из свиданий она не устояла и уступила настойчивым просьбам воздыхателя, вскоре она обнаружила, что беременна. Монастырь славился своим суровым уставом, и сама мысль о возможности нарушить сей устав приводила ее в ужас. Она дала знать господину де К., и тот, пользуясь своими связями, прислал к ней врача, прописавшего ей лечение на водах, а затем, также с помощью связей, выхлопотал для нее разрешение епископа покинуть на несколько месяцев монастырь для лечения. Рассчитав время, она собралась в путь, но настоятельница дала ей в сопровождающие одну из самых злобных сестер-монахинь. И вот срок «лечения» истек, провожатая велит ей возвращаться, а она все еще не родила, отчего спутница ее считает, что у нее неизлечимая водянка. Сестра-монахиня не позволяет ей разговаривать с мужчинами, в том числе и с доктором, которому она смогла бы открыться и от которого, возможно, получила бы помощь. Заметив, с какой настойчивостью Казанова добивался ее внимания, она решила, что тот прислан ее любовником, дабы помочь ей. Теперь же, когда недоразумение разъяснилось, надежды больше нет, и если роды не наступят в ближайшие два дня, ей придется возвращаться в монастырь, а значит, все старания окажутся напрасными, и ей останется только умереть, ибо позора она не переживет.
Девица, столь походившая на венецианку М. М., была, разумеется, хороша собой, Казанове стало ее жалко, и он пообещал подумать, как ей помочь. В конце концов они договорились, что на следующий день он вновь придет к ней в это же время. Уходя, итальянец спросил, где ночует ее спутница, и как ей удалось настолько усыпить внимание бдительной монахини, что они вот уже целый час беседуют совершенно беспрепятственно. Девица ответила, что для таких случаев у нее было припасено снотворное, кое она и дала сегодня своему церберу.
Вернувшись в гостиницу и укладываясь в кровать, Казанова, вспоминая поцелуи, которыми он при прощании обменялся с незадачливой послушницей, твердо решил познакомиться с ней поближе, дабы убедиться, что его новая знакомая хороша не только лицом, но и телом. Загадочное сходство француженки с некогда дорогой его сердцу М. М. притягивало его к ней как магнитом.
На следующий день Казанова, окрыленный новой любовью, выиграл больше тысячи луидоров, удачно избежал свидания с мадам З., влюбившейся в него за карточным столом, и к девяти часам направился к своей послушнице. На этот раз лезть в окно ему не пришлось: крестьянка впустила его в дом, и он по лестнице поднялся на второй этаж. Он застал свою знакомку в страшном беспокойстве: спутница ее, коей накануне вечером дано было снотворное, до сих пор не проснулась. Обладавший обширными медицинскими познаниями Казанова понял, что неопытная француженка дала своей спутнице слишком большую дозу снотворного, и предложил вызвать врача, дабы тот попытался привести ее в чувство. Девица отказалась из страха, что либо врач, либо проснувшаяся монахиня обвинят ее в попытке отравления. Тогда Казанова попросил разрешения самому взглянуть на спящую и быстро убедился, что врач ей уже не поможет: сон монашенки мог перейти только в смерть. Философски настроенный Соблазнитель уговорил девицу не звать к провожатой своей священника, пока та окончательно не отдаст Богу душу. Когда же это случится, она пригласит священника и, сокрушаясь и рыдая, поведает ему о внезапной смерти своей спутницы. Священник же наверняка примется утешать ее и не станет внимательно приглядываться к усопшей.
— Да, но ведь мне придется отписать о случившемся матери-настоятельнице, и та наверняка пришлет мне новую провожатую, а может быть, даже двух, — промолвила монахиня.
— Согласен, однако пока письмо дойдет до нее, пока посланные к вам монахини доберутся до Экса, пройдет никак не менее недели, а за это время вы наверняка успеете родить. Так что сами видите, сударыня, несчастье это пойдет вам на пользу. Вы же знаете: все, что Бог ни делает — все к лучшему, — утешал женщину Казанова.