Спасибо, девочка из города Казани,за то, что вы мне доброе сказали.Возникли вы в берете голубом,народоволка с чистым детским лбом,с косой жгутом, с осанкой благородной,не дочь циничной бомбы водородной,а дочь наивных террористских бомб.Казань, Казань, татарская столица,предположить ты даже не могла,как накрепко Россия настоитсяпод крышкою бурлящего котла.И в пахнущий казарменными щами,Европою приправленный настойвойдут Державин, Лобачевский, Щапов,войдут и Каракозов и Толстой.Шаляпина ты голосом подаришь,и пекаря чудного одноготак пончиками с сахаром придавишь,что после Горьким сделаешь его.Казань — пекарня душная умов.Когда Казань взяла меня за жабры,я, задыхаясь, дергался зажатомежду томов, подшивок и домов.Читал в спецзалах, полных картотек,лицо усмешкой горькой исковеркав,доносы девятнадцатого векана идолов твоих, двадцатый век.Я корчился на смятой простыне.Кусал подушку. Все внутри болело:так неуклюже торкалась поэма,ну хоть грызи известку на стене.Я около вокзала жил тогда.Был запах шпал в том тесном, одинарном,и по ночам, летя над одеялом,по ребрам грохотали поезда.В ячейках алюминиевых пивоплясало, пооббив себе бока.Россия чемоданы облупила,играя в подкидного дурака.И пели хором, и храпели хором.Бузил командировочный Ноздрев,и пьяные гармошки переходоврыдали под удары буферов.И поезда по-бабьи голосили,мне позвонки считая на спине…Куда ты едешь все-таки, Россия?Не знаю я, но знаю, что по мне.Я мост. По мне, все тело сотрясая,холопов дровни, розвальни малют,с боярыней Морозовою сани,теплушки и пролетки, танки прут.По мне ползут с веригами калеки.По мне, махая веером возам,скользит императрицына каретавдоль ряженых потемкинских пейзан.Я вижу клейма, кандалы и язвы.Я русской кровью щедро угощен.В моих кишках колесами увязлателега, та, где в клетке — Пугачев.На мне Волконской выпавший флакончикеще у следа пошевней лежит,и Пущина крамольный
колокольчикнабатом-крошкой к Пушкину спешит.Еще дышу я пушкинской крылаткой,еще дышу радищевской дохой,заплеванный, залусканный треклятойбулгаринской газетной шелухой.Нет, не пропало, что упало с воза.С меня не смоет никаким дождемпот бурлаков, солдаток, вдовьи слезыи кровь крестьян, забитых батожьем.И по себе, такому и сякому,на копоть и на тряску не ворча,я на подножке мчащего сегодняво имя завтра еду во вчера.Назад — чтобы с грядущим рядом встать!Назад не означает — на попятный.Бездумное вперед толкает вспять,и вдаль бросает трезвый ход обратный.Назад, художник! Харкая, сипя,на поручнях вися, в пыли и саже,и там, где черт, а может, бог подскажет,стоп-кран,срывая пломбу,на себя!
2. МАГНИЦКИЙ
Казанский университет по непреложной справедливости и по всей строгости прав подлежит уничтожению.
Из доклада М. Л. Магницкого царю Александру I в 1819 году
Наш век железный, век цепей,Штыков, законов бестолковыхПлодит без счету не людейЛюдишек дрянненьких, грошовых.Из стихотворения, ходившегоу студентов в рукописиКогда вгоняют в гроб поэтови правит серое ничто,ни Пушкин и ни Грибоедовкак воспитатели — не то.И как естествен был в мясницкойтопор в разделке свежих туш,так был естествен и Магницкийкак попечитель юных душ.За что такое выдвиженье?За соблазнительный совет,что подлежит уничтоженьюКазанский университет.«Но что подумают на Темзе?»прикинул трезво царь в уме.«Уничтожать, mon Dieux, зачем же?»«Исправить» — было резюме.Магницкий понял умно должность.Легко понять и дуракам:исправить — это уничтожить,но только не под барабан.Суть попечительства в Россиисвелась в одну паучью нить:«Топи котят, пока слепые,Прозреют — поздно их топить».Но когти делаются злеев мешке от гибели в вершке.Вдвойне опаснее прозренье,произошедшее в мешке.Что со студентами поделать?Дают такие кренделя,как он, Магницкий, ни потеет,как ни потеют педеля.Внушаешь суть основ имперских,порочишь чьи-то имена,ну а у них в тетрадках дерзких:«Товарищ, верь: взойдет она…»Царь на Руси не так уж страшен,страшнее царские царьки.И, метусясь в охранном раже,зверел Магницкий от тоски.За православие лютуя,являя ревностную страсть,он веру принял бы любую,но только ту, за коей власть.При переменах не теряясь,угреподобный лицемер,он даже стал бы вольтерьянцем,когда б на троне был Вольтер.Но в собственную паутинувконец запутывался он,и присягнул он Константину,а Николай взошел на трон.История грубей расчета.В расчете чуть перетончии на тебе самом чечеткудругие спляшут резвачи.И вот конец, почти острожный.Трусит в кибитке попростейпод кличкой «неблагонадежный»надежа прежняя властей.Ни вицмундира, и ни бала,и ни котлетки де-воляй…Какая редкая опала,когда в опале негодяй.Уха на ужин тараканья,и, «полевевший» от обид,«В России губят дарованья»,гасильник разума скорбит.Как будто крысу запах сала,в опале дразнит прежний сан.Палач «левеет» запоздало,когда он жертвой станет сам.И тот, кто подлостью осилен,но только подлостью был жив,тот в книге памяти Россииуничтоженью подлежит.
3. ЛОБАЧЕВСКИЙ
Худое поведение студента Николая
Лобачевского, мечтательное о себе
самомнение, упорство, неповиновение,
грубости, нарушения порядка и отчасти
возмутительные поступки; оказывая их,
в значительной степени явил признаки
безбожия.
Рапорт на Н. Лобачевского
К холере можно привыкать и в ней обдерживаться.
Из записей Н. Лобачевского
Как одно из темных преступлений,для тупиц недоказуем гений.Что за юнец с локтями драными,буян с дырявыми карманами,главарь в студенческой орде,так заговорщицки подмигиваети вдруг с разбега перепрыгиваетпрофессора, как в чехарде?Что за старик над фолиантамии с перстнем царским бриллиантовым,руке мешающем писать?Соизволенья не испрашивая,через эпоху ошарашеннуюон тайно прыгает опять.Да, он таким остался редкостнымполустудентом-полуректором.Адью, мальчишества пушок!Достойней, чем прыжок для зрителей,прыжок невидимый, презрительныйугрюмой зрелости прыжок.Легко в студентах прогрессивничать,свободомыслием красивничать,но глядь-поглядь — утих левак,и пусть еще он ерепенится,уже висят пеленки первенца,как белый выкинутый флаг.Кто титулярные советники?Раскаявшиеся студентики.Кто повзрослел — тот «поправел».Но зрелость гения не кается,а с юностью пересекается,как с параллелью параллель.«Либо подлостьлибо честность.Получестности в мире нет»аксиома твоя,Лобачевский,не вошедшая, правда, в предмет.Греч на тебя своих борзых науськал.У всех невежд — палаческая спесь,и если декабристы есть в науке,то Муравьевы-вешатели есть.Твой гений осмеяли,оболгали.А между тем,пока под финь-шампаньжрал вальдшнепов с брусничкою Булгарин,ты от холеры защищал Казань.«Окстись, бабуся,охренела?Куда ты прешьсявходу нет!»«Солдатик, боязнохолера…Спастись бы в университет».Не спит уже неделю ректор.Как совести гражданской рекрут,он вдоль костров бредет сквозь дым,вконец бессонницей подкошен,нахохлясь мрачно, словно коршун,под капюшоном дехтяным.И чтобы не сойти с умаи принимать еще решенья,«Холера лучше, чем чума»единственное утешенье.Пылают трупы в штабелях,и на виду у вей Казанигорят дворянки в соболяхи крепостные бабы в рвани.О, гений,сам себя спроси:«Неужто,право,непреложнолишь при холере на Руситы,демократия,возможна?»Но власть в руках у лицемера,бациллами начинена,как ненасытная холерагораздо хуже, чем чума.Ты открой глазачерно в них.Поглядипо всей Россиина чиновнике чиновник,как бацилла на бацилле.Клюкой стучится в окна страх.Ратуйте, люди,крест целуйте!Что плач по мертвым!В штабелях,крича,горят живые люди.В холеру эту и чуму,дыша удушьем, как озоном,уж лучше вспыхнуть самому,чем в общей груде быть сожженным!И ректор видит отблеск тот,когда в отчаявшемся бунтенародоволец подожжетсебя, как факел,в Шлиссельбурге.Как разгорится тот огонь!И запылают в той же драместудент у входа в Пентагон,монах буддийский во Вьетнаме.Но все же малотолько вспыхнуть.Что после?Пепел и зола.Самосожжение — не выход.Горенью вечному хвала!Кто в мире факел,кто окурок,и скажетсинеглазый турок,носить привыкший робу в тюрьмах,а не в гостиныхвицмундир:«Ведь если он гореть не будет,ведь если ты гореть не будешь,ведь если я гореть не буду,то кто тогда согреет мир?!»Шаркуны,шишковисты,насильники,вам гаситьне гореть суждено.На светильники и гасильникичеловечество разделено.И светильники не примиряютсяс темнотойв наитемные дни,а гасильники притворяются,что светильникиэто они.Но победу,гений,можешь праздновать,даже если ты совсем один,если у тебя,светильник разума,гривенника нет на керосин.Свет — в отставке.Ректорствует темь.Словно некто,вроде постороннего,Лобачевский выброшен из стенуниверситета,им построенного.Лобачевский слепнет.Бродит призраком,кутаясьв засаленный халат.Горек мед быть за границей признанным,ежели на родине хулят.«Варя, свет зажги!..Дай мне — я сам».А жена, иссохшая от горя,поднося свечук его глазам,шепчет:«Ты совсем не видишь, Коля».«Вижу! — он кричит,но не жене,а слепцам,глумящимся бесстыженадо всеми зрячими в стране.Вижупонимаете вывижу!»Слепота в России, слепота.Всяот головы и до хвостаты гниешь,империя чиновничья,как слепое,жалкоечудовище.«Умираю…Варя, постели…Мы еще душою крепостные,но потомки нашипусть не мы!это демократия России.И Россия путь отыщет свой,полыхаяболевымболидомпо не предугаданной Эвклидомпьяной,но направленной кривой».Еще зеркало не занавесили,но лежит,барельефно суров,тот старик,что мальчишкой на лестницеперепрыгивал профессоров.Есть у всех умирающих прихоти,и он шепчет,попа отстраня:«Перепрыгивайте,перепрыгивайте,перепрыгивайте меня».
4. ТОЛСТОЙ
Я только что прочел новую драму Л. Толстого и не могу прийти в себя от ужаса… Неужели наш народ таков, каким изображает его Л. Толстой?.. Стоит подумать еще и о том, как отзовется такое публичное представление русского сельского быта у иностранцев и за границей, где вся печать, дышащая злобою против России, хватается жадно за всякое у нас явление и раздувает иногда ничтожные или вымышленные факты в целую картину русского безобразия. Вот, скажут, как сами русские изображают быт своего народа!
К. Победоносцев — Александру III18 февраля 1887 года
Юными надменными глазамиглядя на билет, как на пустой,держит по истории экзаменграф Лев Николаевич Толстой.Знаменит он — едок и задиристтолько тем, что граф и вертопрах,тем, что у него орловский выезд,тем, что у него шинель в бобрах.Граф молчит, угрюмый, диковатый,как волчонок, худ, большеголов,ну а перед ним дундуковатыйвраг его — профессор Иванов.Зависть к титулованным запрятав,он от желчи собственной прокис.Мерзок дундукизм аристократов,но страшней плебейский дундукизм.А от графа запахом дворянскимхлещет раздражающе, остро:чуть одеколоном, чуть шампанским,лошадьми, пожалуй, даже «trop».Иванов бы сам хотел так пахнутьи, за это тайно разъярен,«Нуте-с, что же вам подскажет память?»графа сладко спрашивает он.На лице плебействует сияньени полслова граф не произнес.«Изложить великие деяньяНиколая Первого» — вопрос.Скучно повторять за трепачами.Скучно говорить наоборот.Пожимает граф Толстой плечамии другой билет себе берет.Но билеты — словно осмеянье.Как их можно принимать всерьез?«Изложить великие деяньяАнны Иоанновны» — вопрос.Кто вы, составители билетов,если, пряча столькое в тени,о деяньях просите ответов,а о злодеяниях — ни-ни?Припомадят время и припудряти несут велеречивый вздор.Кто сейчас историк — Пимен мудрыйили же придворный куафер?Как Катюшу Маслову, Россию,разведя красивое вранье,лживые историки растлилигоспода Нехлюдовы ее.Но не отвернула лик фортуна,мы под сенью Пушкина росли.Слава богу, есть литературалучшая история Руси.Шмыгает профессор мокроносо.«Нуте-с, не пора ли, граф, начать?»Граф Толстой выходит. На вопросыграф Толстой не хочет отвечать.И профессор нуль ему как выдаст!Долго ждал счастливой той поры:на тебе за твой орловский выезд,на тебе за все твои бобры.Нуль Толстому! Выискался гений!Нуль Толстому! Жирный! Вуаля!Тем, кто выше всяких измерений,нуль поставить — праздник для нуля.А Толстой по улицам гуляет,отпустив орловский выезд свой,а Толстой штиблетами гоняеттополиный пух на мостовой.Будут еще слава и доносы,будут и от церкви отлучать.Но настанет время — на вопросыграф Толстой захочет отвечать!А пьянчужка в драной бабьей кофтевслед ему грозится кулаком:«Мы еще тебя, графьеныш, к ногтю».Эх, дурила, знал бы ты — о ком…Лучшие из русского дворянствафрак ни на одном не мешковат!лишь играли в пьянство-дуэлянство,тонко соблюдая машкерад.Были те повесы и кутилымудрецы в тиши библиотек.Были в двадцать лет не инфантильныэто вам не следующий век!Мужиком никто не притворялся,и, целуя бледный луч клинка,лучшие из русского дворянства,шли на эшафот за мужика.До сих пор над русскими полямив заржавелый колокол небесветер бьет нетленными теламидерзостных повешенных повес.Вы не дорожили головою,и за доблесть вечный вам почет.Это вашей кровью голубоюнаша Волга-матушка течет!И за ваше гордое буянствовам, любившим тройки и цыган,лучшие из русского дворянства,слава от рабочих и крестьян!
5. ИЛЬЯ УЛЬЯНОВ
…Предлагаю Вам допустить г. Ульянова к производству метеорологических наблюдений…
Н. Лобачевский
Призовите «легковесного» и велите ему написать курс астрономии на тему: «Пусть астрономы доказывают» — он и это исполнит в точности. Он докажет, что существует на свете даже астрономия легковесная, в силу которой солнце восходит и заходит по усмотрению околоточных надзирателей…
М. Е. Салтыков-Щедрин
Даже тюрьмы белым-белыечто-то вроде миража.Мороза по всей империи,мороза.В город лошади привозятмертвецов на облучках.Вожжи,дергаясь,елозятв заколдованных руках.Мерзнутссыльныйи урядник,мерзнет царь,и мерзнет псарь,мерзнешь ты,Илья Ульянов,в марте,лютом, как январь.На столе твоем ни водки,ни горячего чайку,а одни метеосводки,наводящие тоску.И, чуть-чуть калмыковатый,ты щетиною зарос,мрачный, словно виноватыйза любого,кто замерз.Потепления хоть градусв сводках ищешь для Руси,как в сиротствене играясь,ты искал медяк в грязи.Шустрый дед обсерваторскийдров Ульянову принес,и медведем белым вперсяследом в комнату мороз.И от русского мороза,выражая взглядом грусть,треснул гипсовый Спиноза…Вольнодумец,чуешь Русь?Дед кряхтит:«Все мыслишь, вьюнош?Холода какиестрасть!Супротивно ветру плюнешь:в лоб тебе ледяшки — хрясть!С бабой, брат,не побалуешьпобалуйкасловно лед.Крест попу не поцелуешьцеловалки оторвет.Хитро оттепель-паскудаобманула нас вчерась.Грязь прокиснувшаяхудо.Хуже — если смерзлась грязь.Все внутрях насквозь прозябло,а морозец входит в раж.Как погодочка на завтра,господин погодный врач?»Господин погодный врач,так несхожий с господами,не желает деду врать.Говорит:«Похолоданье».Холодина,холодина…Замерзает даже ртуть.Вся империякак льдина:вмерзли подданные внутрь.Замороженные жертвыв съезжих,тюрьмах,рудниках.Заморожены прожектыв канцелярских ледниках.Ледяной расчет,коварство,и все царство-государстволедяной проклятый дом,если держится,то льдом.Дед кидает в печь поленья:«Холода,холода,ну а будет потепленье?»«Будет,только вот когда…»Обмануть легко прогнозом,только совесть не велит.Лишь подкупленный морозомрано оттепель сулит.Как в империи ненастно!Как опасносвищет ветр!Ну а ты застылна «ясно»,государства барометр.Воет вьюга,околоткии бараки тряся…Как в сугробах,в ложных сводкахРусьбарахтается.Но, в окно седое глянув,в нем глазокпусть небольшойпродыши,Илья Ульянов,сына выдыши душой.Новой оттепели свышеждать наивно.Только тотвсе Отечество отдышит,кто продышится сквозь лед.
6. ЛЕСГАФТ
…Лицо, позволившее себе подобный поступок… не должно быть терпимо на учебной службе…
Докладная записка министра просвещения Д. А. Толстого по поводу статьи П. Лесгафта в «Санкт-Петербургских ведомостях», разоблачавшей порядки в Казанском университете
Резолюция царя: «Разумеется, уволить, не допускать».
Каждое произвольное действие очень грустно, но еще грустнее и прискорбнее, если от произвола и беззаконных действий нет защиты, если отказываются не только разбирать, но и слушать о том, что делается…
П. Ф. Лесгафт
«Зачем вы,милейший Петр Францевич,в крамольные влезли дела?Любовь к либеральненьким фразочкамдо глупостей вас довела.Накладно в политику впутываться.Сожрут при гарнире любом,лишь будут выплевывать пуговицы».«Не выплюнут…Все же с гербом».«При вашем таланте анатомакарьеру испортить в момент!Зачем, объясните?»«А надо ли?Ведь совесть для васрудимент».«Так, значит, подлец я?»«Не полностью.Вы полностью трусэто да,а трусость издревледля подлостипитательная среда».«Но есть и стратегия тонкая.Порою разумнее — вспять.Прославлен бывает потомкамилишь тот,кто умел отступать.Бессмысленна удаль строптивая».«Но часто,когда мы хитрим,красивое имя «стратегия»для трусости лишь псевдоним».«Протесты писать не наскучило?»«Немножко».«Совсем надоест.Не стоит открытья научноголюбой социальный протест.Не рухнет стена,если крикнете».«Шатнетсядовольно того.Протест социальныйоткрытиесебядля себя самого.Пора эту стену сворачивать.Под камень лежачий вода…»«Течет, уверяю, Петр Францевич,но камню спокойней тогда».«Нет,этот прогресс понемножечкутакой же, простите, смешной,как йодом намазывать ножечкикровати,где стонет больной.Негоже быть медику олухом.Что весь этот гнойный режим?Злокачественная опухоль,а ею мы так дорожим.К чему заклинанья магическиене спустятся духи с высот.Вмешательство лишь хирургическоеРоссию, быть может, спасет».«Кромсать по живому?Опасностине видите?»«Вижу. Я трезв.Но следует скальпелем гласностирешительный сделать надрез».«Да где вы живете,Петр Францевич?Забыли, наверное,где.В Россиио братстве и равенстве?!Попросит сама о кнуте!Цензура размякнет хоть чуточкучто будет печататься?Мат?Распустим полицию?Чудненько!Все лавки в момент разгромят.И стукнет вас,крякнув озлобленно,очки ваши вроде не те!ваш брат угнетенныйоглоблею,как символом «фратерните».Все этохолодный мой рацио,плоды размышленийувы!Но в будущем нашем,Петр Францевич,скажите,что видите вы?»«Я вижу Россию особеннойРоссию без власти кнута,без власти разбойно-оглобельноймне чужды и эта и та.Но будет в ней власть не ублюдочная,а нации лучшая часть».«Наив…Ни сегодня, ни в будущемне может народной быть власть.Народ — это быдло,Петр Францевич,и если порою народярмом недовольно потряхивает,то вовсе не в жажде свобод.Ему быкорма образцовые,ему быпочище хлева…Свобода нужна образованному,неграмотному — жратва.Зачем ему ваши воззвания?»«Борьба за свободу — самавеликое образование».«А может, лишь смена ярма?!»«Стращаете?Я — с оптимистами.Еще распахнется простор,еще государыней Истинавзойдет на российский престол.Конечно, немножко мы варвары,конечно, немножко зверье,и мы из истории вырваны,но сами ворвемся в нее.Наследники Пушкина,Герцена,мы — завязь.Мы вырастим плод.Понятие «интеллигенция»сольется с понятьем «народ»…»«Да будет мне вами позволеноспросить на нескромный предмет,вы с кафедры вроде уволены,а держитесь, будто бы нет?Простите вопрос этот каверзный,но я любопытенбеда.«А ягражданин.С этой кафедрыуволить нельзя никогда».
