Северная надбавка, Евтушенко Евгений Александрович

Северная надбавка

6.25 + -

рейтинг книги

Шрифт:

1976–1977.

Журнал «Юность» № 6 1977 г.

За что эта северная надбавка!За —вдавливаемыевьюгойвнутрьглаза,за —мороза такие,что кожа на лицах,как будто кирза,за —ломающиеся,залубеневшие торбаза,за —проваливающиесяв ледполоза,за —пустой рюкзак,где лишь смерзшаяся сабза,за —сбрасываемые с вертолета груза,где книг никаких,за исключением двухсот пятидесяти экземпляровнаучной брошюры«Ядовитое пресмыкающееся наших пустынь —гюрза…»

«А вот пива,товарищ начальник,не сбросят, небось, ни раза…»«Да если вам сбросить его —разобьется…»«Ну хоть полизать,когда разольется.А правда, товарищ начальник,в Америке — пиво в железных банках!»«Это для тех,у кого есть валюта в банках…»«А будет у нас «Жигулевское»,которое не разбивается!»«Не все, товарищи, сразу…Промышленность развивается».И тогда возникаетсеверная тоска по пиву,по русскому —с кружечкой,с воблочкой— пиру. И начинают:«Когда и гдепоследний разя его…того…Да, боже мой, братцы, —в Караганде!Лет десять назад всего…»Теперь у парня в рукахвесь барак:«А как!»«Иду я с шабашкии вижу —цистерна,такая бокастая,рыжая стерва,Я к ней — без порыва.Ну, думаю, знаю я вас:написано «Пиво»,а вряд ли и квас…»Барак замирает,как цирк-шапито:«А дальше-то что!»«Я стал притворяться,как будто бы мне все равно.Беру себе кружечку, братцы,И — гадом я буду — оно!»«Холодное?» —глубокомысленновопрос, как сухой наждачок.«Холеное…»«А не прокислое?»«Ни боже мой —свежачок!»«А очередь!»«Никакошенькой!»,и вдруг пробасил борода,рассказчика враз укокошивший:«Какое же пиво тогда?Без очереди трудящихсякакой же у пива вкус!А вот постоишь три часикаи столько мотаешь на ус…Такое общество избранное,хотя и табачный чад.Такие мысли, не изданныев газетах, где воблы торчат.Свободный обмен информацией,свободный обмен идей.Ссорит нас водка, братцы,пиво сближает людей,.»Но барак,притворившийся только, что спит:«А спирт?»И

засыпает барак на обрыве,своими снамиот вьюги храним,и радужное,как наклейка на пиве,сиянье северноенад ним.А когда открываетсянавигация,на первый,ободранный о льдины пароход,на лодкахугрожающенадвигается,размахивая сотенными,обеспивевший народ,и вздрагивает мирот накопившегося пыла:«Пива!Пива!»

Я уплывална одном из таких пароходов.Едва успевший в каюту влезть,сосед, чтобы главного не прохлопать,Хрипло выдохнул:«Пиво есть?»«Есть», — я ответил,«А сколько ящиков?» —последовал северный крупный вопрос,и целых три ящиканастоящегоживого пивабуфетчик внес.Закуской были консервные мидии.Под сонное бульканье за кормойс бульканьемпил из бутылок невидимыхи ночьюсосед невидимый мой.А утром,способный уже для бесед,такую исповедьвыдал сосед:«Летать Аэрофлотом?Мы лучше обождем.Мы мерзли по мерзлотамне за его боржом. Я сяду лучше в поезд«Владивосток — Москва»,и я о брюшную полостьсебе налью пивка.Сольцой, чтоб зашипело!Найду себе дружков,чтоб теплая капеллазапела бы с боков.С подобием улыбкисквозь пенистый фужерувижу я Подлипки,как будто бы Танжер.Аккредитивы в поясзашил я глубоко,но мой финкарь пропорист —отпарывать легко.Куплю в комиссионкекостюм- сплошной кремплин.Заахают девчонки,но это лишь трамплин.Я в первом туалетеноски себе сменю.Двадцатое столетьераскрою, как меню.Пять лет я торопилсяна этот пир горой.Попользую я «пильзен»,попраздную «праздрой».Потом, конечно, в Сочис компашкой закачусь —там погуляю сочноот самых полных чувств.Спроворит, как по нотам,футбольнейший подкатофициант с блокнотом:«Вам хванчкару, мускат!»Но зря шустряк в шалманеждет от меня кивка.«Компании — шампании!А для меня — пивка!Смеешься надо мною!Мол, я не из людей,животное пивное,без никаких идей!Скажи, а ты по ягелютаскал теодолит,не пивом, а повальноюусталостью налит?Скажи, а ты счастливо,без всяких лососинпил бархатное пивоиз тундровых трясин?А о пивную пенукрутящейся пургиты бился, как о стену,когда вокруг ни зги?Мы теплыми теламиборолись, кореш, с той,как ледяное пламядышавшей, мерзлотой.А тех, кто приустали,внутрь приняла земля,и там, в гробу хрустальном,тепа из хрусталя.Я, кореш, малость выжат,прости мою вину.Но ты скажи: кто движетна Север всю страну!На этот отпусочек —кусочек жития,на пиво и на Сочиимею право я!Я северной надбавкойне то чтоб слишком горд.Я мамку, деда с бабкойзарыл в голодный год.Срединная Россияпослевоенных лет глядит —теперь я в силе,за пивом шлю в буфет!Сеструха есть — Валюха.Живет она в Клину,и к ней еще до юга,конечно, заверну…Пей… Разве в пиве горечь,что ерзаешь лицом!По пиву вдарим, кореш,пивцо зальем пивцом…»

Эх, надбавка северная,вправду сумасшедшая,на снегу посеянная,на снегу взошедшая!Впрочем, здесь все рублики,как шагрень, сжимаются.От мороза хрупкиесотни здесь ломаются.И, до боли яркие,в самолетах ерзая,прилетают яблоки,все насквозь промерзлые.Тело еще вынесло,ночью изъелозилось,а душа не вымерзла —только подморозилась.

В столице были слипшиеся дни…Он легче стална три аккредитиваи тяжелейбутылок на сто пива,и захотелось чаю и родни.Особенно он как-то испугался,когда, проснувшись,вдруг нащупал галстукна шее у себя, а на ногепочувствовал чужую чью-то ногу,а чью — понять не мог,придя к итогу:«Эге,пора в дорогу…»Сестру свою не видел он пять лет.Пропахший запланированным «пильзеном»,как блудный брат,в кремплине грешном вылез онв Клину чуть светс коробкою конфет.В России было воскресенье,ноочередей оно не отменяло,а в двориках тишайшихдоминогремело наподобье аммонала.Не знали покупатели трескии козлозабиватели ретивые,что в поясе приезжего с Москвына десять тыщ лежат аккредитивы.Московскою «гаваною» дымя,он шел,сбивая новенькие «корочки».Окончились красивые домаи даже некрасивые окончились.Он постукал в окраинный барак,который столь похожим был на северный.«Чего стучишь!Открыта дверь и так…» —угрюмо пробурчал старик рассерженный.Вошел приезжий в длинный коридор,смущаясь:«Мне бы Щепочкину Валю…»«Такой здесь нет…Все ходют,носют сор,и, кстати, нас вчерась обворовали…»«Как нет!Я брат ей…Я писал сюда.Ну, правда, года три последним разом.Дед, вспомни —медицинская сестра.С рыжцой!Косит немного левым глазом!»«Ах, эта Валька —Юркина жена!Я хоть старик,а человек здесь новыйи путаюсь в фамилиях.Онане Щепочкина вовсе,а Чернова».«А где они живут!»«Вон там живут.Был Юрка на бульдозере,а нынчеВалюха его тянет в институт,и мужаи двоих детишек нянча.Валюха,доложу тебе,душа…А как насчет уколов хороша!И даже ездитк самому завскладом,и всаживает шприц легко-легко…Как видишь, оценили высокосвоим —научно выражаясь —задом».Рванул приезжий дверь сестры слегка,и ручка вмиг с шурупами осталасьв его руке,и вздрогнула рука,как будто бы нечаянно состарясь.Он в мокрое внезапно ткнулся лбоми о прищепку щеку оцарапал.Пеленки в блеске бело-голубомроняли, как минуты, капли на пол.И он увидел,сжавшийся в углу,раздвинув тихо занавес пеленок:один ребенок ерзал на полу,и грудь сестры сосал другой ребенок.А над электроплиткой,юн и тощ,половником помешивая борщ,сестренкин муж читал,как будто требник,по дизельной механике учебник.С глазами наподобие маслинв жабо воздушному электроплиткиздесь, правда, третий лишний был —Муслим,но это не считалось —на открытке.Приезжий от пеленок сделал шаг,и сдавленно он выговорил:«Валя…» —как будто призрак тех болот и шахт,где есть концерты шумные едва ли.Сестра с подмокшей ношею своейпривстала,грудь прикрыла на мгновенье,Все женщины роняют от волненья,но не роняют никогда детей.«Я думала, что ты уже…»«Погиб?Как бы не так!Держи, сестра, конфеты!»«А что ж ты не писал!»«Я странный тип…К тому ж у нас нехватка на конверты…»«Мой муж…»«Усек…»«Племянники твои…»«И это я усек…Я, значит, дядя!А где твой шприц!Шампанского вколи!Да, завязав глаза, вколи,не глядя!»«Шампанского, Петюша!Я сейчас…»Сестра засуетилась виновато,в момент из-под певца-лауреатадостав десятку —тайный свой запас.«Петр Щепочкин,ты, братец, сукин сын!» —в сердцах подумал о себе приезжий.Муж приоделсяи в сорочке свежейнаправился в соседний магазин.Петр Щепочкин за ним тогда вдогон,ему у кассы сотенную сунул,но даже не рукой,а просто сумкойнебрежно отстранил дензнаки он.Петр Щепочкин его зауважал —нет,этот парень явно не нахлебник,не зря, как видно, дизельный учебник,страницы в борщ макая,он держал.А в комнатку тащил, что мог, барак —гость северный,особенный,еще бы!Был холодец,и даже был форшмак!Был даже красный одинокий рак —с изысканною щедростью трущобы!Не может жить Россия без пиров,а если пир,то это пир всемирный!Приперся дед.боявшийся воров,с полупустой бутылочкой имбирной.Принес монтер,как битлы, долгогрив,с вишневкой, простоявшей зиму, четверть,и, марлю осторожно приоткрыв,стал вишенкииз чашкиложкой черпать.Зубровку —неизвестное лицовнесло,уже в подпитии отчасти,прибавив к ней вареное яйцо,и притащила няня —тетя Настя —больничных нянь любимое винцо —кагор,напоминающий причастье.Был самогон,взлелеянный в селе,с чуть лиловатымсвекольным отливом…Лишь пива не случилось на столе.В Клину в то времяплохо было с пивом.И даже не мешало ребятне,и так сияла Щепочкина Валя,как будто в эту комнатку еевсе населенье Родины созвали.Но отгонявший тосты, словно мух,напоминая, что она — Чернова,шампанское прихлебывая,муж украдкою листал учебник снова.Глаз Валин, словно в детстве, чуть косил,но больше на него,им озабочен.«Ты счастлива!» —Петр Щепочкин спросил.«Ой, Петенька, — вздохнула, —очень…Чего,а счастья нам не брать взаймы.Да только комнатушка тесновата.Три года,как на очереди мы.А в кооператив —не та зарплата…»Петр Щепочкин как шваркнулся об лед:«Ты сколько получаешь!»«Сто пятнадцать.Там Юрина стипендия пойдет,и малость легче будет нам подняться…»Петр Щепочкинплеснул себе кагор,запил вишневкой,а потом зубровкой,и старику сказал он с расстановкой:«Воров боишься!Я, старик, не вор…»Он думал —что такое героизм!Чего геройство показное стоит,когда оно вздымает гири ввысь,наполненные только пустотою!А настоящий героизм —он есть.Ему неважно —признан ли,не признан.Но всем в глазаон не желает лезть,себя не называягероизмом.Мы бьемся с тундрой.Нрав ее крутой.Но женщины ведут не меньше битвус бесчеловечной вечной мерзлотойне склонного к оттаиванью быта.Не меньше, чем солдат поднять в бою,когда своим геройством убеждают,геройство есть —поднять свою семью,и в этом гибнутили побеждают…Все гости постепенно разошлись.Заснула Валя.Было мирно в мире.Сопели дети.Продолжалась жизнь.Петр Щепочкин и муж тарелки мыли.Певец вздыхал с открытки,но слабосолисту было,выпрыгнув оттуда,пожертвовать воздушное жабона протиранье вилок и посуды…Хотя чуть-чуть кружилась голова,что делать, стало Щепочкину ясно,но если не подысканы слова,мысль превращать в слова всегда опасно.И, расставляя стулья на места,нащупывая правильное слово,Петр Щепочкин боялся неспростазагадочного Юрия Чернова.Петр начал так:«Когда-то, огольцом,одну старушку я дразнил ягою,кривую,с рябоватеньким лицом,с какой-то скособоченной ногою.Тогда сестренке было года три,но мне она тайком, на сеновалешепнула,что старушка та внутрикрасавица.Ее заколдовали,Мне с той поры мерещилось, нет-нет,мерцание в той сгорбленной старушке,как будто голубой, нездешний светвнутри болотной, кривенькой гнилушки.Когда осиротели мы детьми,то, притащив заветную заначку,старушка протянула мне:«Возьми…» —бечевкой перетянутую пачку.Как видно, пачку прятала в стреху —пометом птичьим, паклей пахли деньги.«Копила для надгробья старику,но камень подождет.Берите, дети»,Старухин глаз единственный с тоскойслезой закрыло —медленной,большою,но твердо бабка стукнула клюкой,нам приказав:«Берите не чужое…»Сестра шепнула на ухо:«Бери…»И с детства,словно тайный свет в подспудьи,мне чудятсякрасивые внутри и лишь нерасколдованные люди…»Петр Щепочкин стряхнул с тарелки шпрот:«Сестренка с детствав людях разумеет…»Чернов,лапшинку направляя в рот,с достоинством кивнул:«Она умеет…»Был заметен весь праздничный погром,а Щепочкин чесал затылок снова,пока исчезла с мусорным ведромфигура монолитная Чернова.Он гостю раскладушку распластал.Почистил зубы,щетку вымыл строгои преспокойно на голову встал.Гость вздрогнул,впрочем, после понял —«йога».И Щепочкин решил:«Ну — так не так!Быть может, легче,чтоб не быть врагами,душевный устанавливать контакт,когда все люди встанут вверх ногами…»И начал он,решительно уже,чуть вилкой не задев,как будто в схватке,качавшиеся чуть насторожечерновские мозолистые пятки:«Я для тебя, надеюсь, не яга,хотя меня ты все же дразнишь малость,но для меня Валюха дорога —из Щепочкиных двое нас осталось.И пусть продлится щепочкинский род,хотя и прозывается черновским,пусть он во внуках ваших не умрет,ну хоть в глазенках —проблеском чертовским.Ты парень дельный.Правда, с холодком.Но ничего.Я даже приморожен,а что-то хлобыстнуло кипятком,и я оттаял.Ты оттаешь тоже.С Валюхой все делили вместе мы,но разговор мой с нею отпадает.Так вот:я дать хочу тебе взаймы.Тебе.Не ей.Взаймы.А не в подарок.На кооператив.На десять лет.И — десять тыщ,Прими.Не будь ханжою.Той бабке заколдованной воследя говорю:«Берите — не чужое…»Но, целеустремленно холодна,чуть дергаясь,как будто от нападок,черновская возникла голована уровне его пропавших пяток.«Легко заметить нашу бедность вам,но вы помимо этого заметьте:всего на свете я добился сам,и только сам всего добьюсь на свете.Отец мой пил.В долгу был, как в шелку.Во мне с тех самых детских униженийесть неприязнь к чужому кошелькуи страх любых долгов и одолжений.Когда перед собой я ставлю цель,не жажду я участья никакого.Кому-то быть обязанным —как цепь,которой ты к чужой руке прикован».«Как цепь!Ну что ж, тогда я в кандалах! —Петр Щепочкин воскликнул шепоточком. —Я каторжник!Я весь кругом в долгах!Вовек не расквитаться мне,и точка!Прикован я к России —есть должок.Я к старикам прикован,к малым детям.Я весь не человек —сплошной ожогот собственных цепейи счастлив этим!»«Вы человек такой,а я другой… —Чернов старался быть как можно мягче, —Вы щедростью шумите,как трубойтурист-канадец на хоккейном матче.Бывает, Валя еле держит шприц,зажата стиркой,магазинной давкой,и вдруг вы заявляетесь,как принц,швыряясь вашей северной надбавкой,Но эта щедрость, Щепочкин, мелка.Мы не бедны.У вас плохое зренье.Жалеть людейнаездом,свысока,отделавшись подачкой, —оскорбленье,,»И осенило Щепочкинв вдруг:он,призывая фильм-спектакль на помощь,«Я — труп! — вскричал, —Еще живой, но труп!И рыданул: —Зачем ты с трупом споришь!Возьми ты десять тыщ,потом отдашь,Какой я щедрый!Я валяю ваньку.Тебе открою тайну —я алкаш.Моим деньгам, Чернов, ищу я няньку.Пусть эти деньги смирно полежат, —не то сопьюсь».Он пальцы растопырил.«Ты видишь!»«Что!»«Как что!»«Они дрожат.Особенная дрожь,Тоска по спирту».«Но Валя спирт могла достать,а вамшампанского красиво захотелось».«Чернов,недопустима мягкотелостьк таким, как я,отрезанным ломтям!С копыт я был бы сразу спиртом сбит,и стало б меньше членом профсоюза.На Севере,смешав с шампанским спирт,мы называем наш коктейль:«Шампузо».Но это лишь на скромный опохмел.Я спирт предпочитаю без разводки.Чернов, я ренегат,предатель водкии в тридцать пять морально одряхлел.Бывает ностальгия и во рту.Порой,как зверь ощерившись клыкасто,пью,разболтав с водой,зубную пасту,поскольку она тоже на спирту.Когда тоска по спирту жжет,да так,Что купорос могу себе позволить,лосьоны пью,пью маникюрный лак.Способен и на жидкость для мозолей.Недавно,в белокаменной греша,я у одной любительницы Рилькеопустошил флакон «Мадам Роша»,и ничего —вполне прошло под кильки…»Оторопев от ужасов таких,изображенных Щепочкиным живо,Чернов спросил,бестактно поступив:«Но почему не перейти на пиво!»Петр Щепочкин Шаляпиным в «Блохе»захохотал,аж затрясло открытку,и выразилось в яростном плевкепрезрение к подобному напитку,«У нас его на Севере завал!Облились пивом!Спирт, ей-богу, слаще.Я знал бы раньше —сорганизовал тебе пивка спецбаночного ящик…»«Как — баночного!»«Думаешь, вранье!»«Почти.Из фантастических романов».«А я, товарищ,верю в громадье,как говорят поэты,наших планов,Все будет.Все, быть может, даже есть, —лишь выяснится это чуть попозже,но в том прекрасном будущем —похоже —не выпить мне ужеи не поесть.Чернов, Чернов,меня не понял ты.До Сочи я еще в Москву заеду.Мне там вошьют особую «торпеду»,чтоб я не пил.А выпью — Мне кранты,Но при бутылках,а не при свечахя лягу в гроб,достойнейший из трупов.И как не выпить,если там, в Сочах,на стольких бедрахстолько хулахупов!Инстинкты пожирают нас живьем.Они смертельны,но неукротимы.Прощай, товарищ!В поясе моемзашита смерть моя —аккредитивы…»Чернов его у двери —за рукав:«Постойте,ну, куда вы на ночь глядя!»И зарыдал,детей предсмертно гладя,Петр Щепочкин,трагически лукав;«Прощайте, дети…Погибает дядя…»Стальные волчьи зубы не разжавна горле у Чернова —он молился:«Рожай, дружок, решеньице,рожай…Ну, ну, родимый,раз — и отелился!..»Чернов отер со лба холодный пот.Задергался кадык,худущ,синеющ:«Да,вы в нелегком положеньи,Петр…».И Щепочкин услужливо:«Савельич…»«Я знаю ваше отчество и сам.Так вот что, Петр Савельич,в этом делетеперь все ясно.Принимаю деньги.С условием —я вам расписку дам».«А как же!Без расписочки нельзя!А где свидетель!» —с радостным оскальцемПетр Щепочкин куражился,грозякривым от обмороженностей пальцем.«Бюрократизм проник и в алкашей», —Чернов подумал сдержанно и грустно,но документ составил он искуснопод чмоканье невинных малышей.В охапке гостем дед был принесен,болтающий тесемками кальсон,за жизнь цепляясь,дверь срывая с петельпри слове угрожающем:«Свидетель».Вокруг себя распространяя тишь,легли без обаянья чистоганав аккредитивах скромных десять тыщна мокрый круг от чайного стакана.Там были цифры прописью ясны,и гриф «на предьявителя» был ясен.Петр Щепочкин застегивал штаныи размышлял;«Чернов еще опасен.Возьмет он деньги —и на срочный вклад.А через десять лет вернет проценты.До отвращенья ч'еетен этот гад.В Америку таких бы,в президенты.Вернусь на Север —вскоре отобьюпро собственную гибель телеграммку.Валюха мой портрет оправит в рамку —я со стены Муслиму подпою…Приеду к ним лет эдак через пять —все время спишет…Даже странно как-то.Но мы-живые люди,то есть факты.Нас грех списать.Нас надо описать.Жаль, не пишу.Есть парочка идей,несложных,без особых назиданий.Вот первая —нет маленьких страданий.Еще одна —нет маленьких людей.Быть может,несмышленый мой племяш,ты превратишься в нового Толстого,и в будущем ты Щепочкину дашьим в прошлом неполученное слово.И пусть продлится щепочкинский род,в России, слава богу, нам не тесной,и пусть Россия движется впередк России внуков —новой,неизвестной…«Во мне, как в пиве, пены до хрена.Улучшусь.Сам себя возьму я в руки.Какие мы —такая и страна.Мы будем лучше —лучше будут внуки».Кончалась ночь.В ней люди,и мосты,и дымкою подернутые дали,казалось,ждали чьей-то доброты,казалось,расколдованности ждали.Цистерна,оказав бараку честь,прогрохотала мимо торопливо,но не старался Щепочкин прочесть,что на боку ее — «Квас» или «Пиво».Он вспомнил ночь,когда пурга мела,когда и вправду, в состояньи трупатащил в рулоне карту,где былапунктиром —кимберлитовая трубка.Хлестал снежище с четырех сторон.«Вдруг не дойду!» —саднила мысль занозой.Но Щепочкин раскрыл тогда рулон,грудь картой обмотав,чтоб не замерзнуть.Ко сну тянуло,будто бы ко дну,но дотащил он все-таки до базык своей груди прижатую страну,и с нею вместе —все ее алмазы…Так Щепочкин,стоявший у окна,глядел,как небо тихо очищалось.Невидимой вокруг была страна,но все-таки была,но ощущалась.

Большая ты, Россия,и вширь и в глубину.Как руки ни раскину,тебя не обниму.Ты вместе с пистолетом,как рану, а не рольтвоим большим поэтамдала большую боль.Большие здесь морозы —от них не жди тепла.Большие были слезы,большая кровь была.Большие переменыне обошлись без бед.Большими были ценытвоих больших побед.Ты вышептала ртамибольших очередей:нет маленьких страданий,нет маленьких людей.Россия, ты большаяи будь всегда большой,себе не разрешаямельчать ни в чем душой.Ты мертвых, нас, разбудишь,нам силу дашь взаймы,и ты большая будешь,пока большие мы…

Аэропорт «Домодедово» —стеклянная ерш-изба,где коктейль из «Гуд бай!»и «Покедова!»Здесь можно увидеть индуса,летящего в лапык Якутии лютой,уже опустившего ушиондатровой шапки валютной.А рядом — якутс невеселыми мыслями о перегрузеверхом восседаетна каторжнике-арбузе.«Je vous en prie…» —«Чего ты,не видишь коляски с ребенком, —не при!»«Ме gusta muchoandar a Sibeia…»«Зин, айда к телевизору…Может, про Штирлица новая серия…»«Danke schon! Aufwiedersehen!..»«Ванька, наш рейс объявляют —не стой ротозеем!»Корреспондент реакционныйстрочит в блокнот:«Здесь шум и гам аукционный.Никто не знает про отлет,Что ищет русский человекв болотах Тынд и Нарьян-Маров!От взглядов красных комиссаровон совершает свой побег…»Корреспондент попрогрессивнейстрочит,вздыхая иногда:«Что потрясло меня в России —ее движенье…Но куда?Когда пишу я строки эти,передо мной стоит в буфетеи что-то пьет —сибирский бог,но в нашем,западном кремплине.Альтернативы нет отныне —с Россиейнужен диалог!»А кто там в буфете кефирчик пьет,в кремплине импортном,в пляжной кепочке!Петр?Щепочкин?Пьющий кефир?Это что —его новый чефирь?«Ну как там,в Сочи?»«Да так,не очень…»«А было пиво?»«Да никакого.Новороссийская квасокола».«А где же загар!»«Летит багажом».«Вдарим по пиву!»«Я лучше боржом».«Вшили «торпеду»Сдался врачу?!»«Нет, без торпед…Привыкать не хочу».И когда самолет,за собой оставляя свист,взмыл в небеса,то внизу,над землей отуманенной,еще долго кружился списочный лист,Щепочкинымне отоваренный:«Зам. нач. треста Сковородин —в любом количестве валокордин.Завскладом Курочкина,вдова, —чулки из магазина «Богатырь».Без шва.Братья — геодезисты Петровы —патроны.Подрывник Жорка —нить для сетейиз парашютного шелка.Далее —мелко —фамилий полста:детских колготок на разные возраста.Завхоз экспедиции Зотов —новых анекдотов.Зотиха —два —для нее и подруги —японских зонтика.Для Анны Филипповны —акушерки —двухтомник Евтушенки.Дине —дыню.Для Наумовичей —обои.Моющиеся.Воспитательнице детсада —зеленку.Это — общественное.Личное — дубленку.Парикмахерше Семечкиной —парик.Желательно корейский.С темечком.Для жены завгара —крем от загара.Для милиционерапо прозвищу «Пиф-паф» —пластинку Эдит(неразборчиво]Пьехи или Пиафф.Для рыбинспекторапо прозвищу «едрена феня» —блесну «Юбилейная»на тайменя.Для Кеши-монтера —свечи для лодочного мотора.Для клуба —лазурной масляной краски,для общежития —копченой колбаски,кому —неизвестно —колесико для детской коляски,меховые сапожки типа «Аляски»,Ганс Христиан Андерсен «Сказки».Летал и леталвоззывающий список,как будто хотелвзлететь на Луну,и таяло где-то,в неведомых высях:«Бурильщику Васе Бородину —баночку пива.Хотя бы одну».