Шрифт:
Евгений Александрович Евтушенко
– Бабий Яр - Бывало, спит у ног собака...
– Вагон - Всегда найдется женская рука...
– Глубина - Дворец - Зависть - Злость - Идут белые снеги...
– К добру ты или к худу...
– Картинка детства - Киоск звукозаписи - Когда взошло твое лицо...
– Когда убили Лорку - Лифтерше Маше под сорок...
– Любимая, спи!
– Люди ("Людей неинтересных в мире нет...") - Много слов говорил умудренных...
– Молитва перед поэмой - Море - Мы перед чувствами немеем...
– На велосипеде - Не надо - Не понимать друг друга страшно...
– Не понимаю...
– Не разглядывать
– Нежность - Неразделенная любовь - Ожидание - Окно выходит в белые деревья...
– Парк - Паровозный гудок, журавлиные трубы...
– Пахнет засолами...
– Певица - По ягоды - Пора вставать...
– При каждом деле есть случайный мальчик...
– Пролог (Я разный...) - Проснуться было, как присниться...
– Свадьбы - Со мною вот что происходит...
– Спутница - Среди любовью слывшего...
– Третий снег - Ты большая в любви...
– Ты спрашивала шепотом...
– Фронтовик - Я груши грыз...
– Я кошелек...
– Я сибирской породы...
– Я у рудничной чайной...
– Я шатаюсь в толкучке столичной...
КАРТИНКА ДЕТСТВА Работая локтями, мы бежали,кого-то люди били на базаре. Как можно было это просмотреть! Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу, зачерпывая валенками воду и сопли забывали утереть.
И замерли. В сердчишках что-то сжалось, когда мы увидали, как сужалось кольцо тулупов, дох и капелюх, как он стоял у овощного ряда, вобравши в плечи голову от града тычков, пинков, плевков и оплеух.
Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой. Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой. Кровь появилась. И пошло всерьез. Все вздыбились. Все скопом завизжали, обрушившись дрекольем и вожжами, железными штырями от колес.
Зря он хрипел им: "Братцы, что вы, братцы..." толпа сполна хотела рассчитаться, толпа глухою стала, разъярясь. Толпа на тех, кто плохо бил, роптала, и нечто, с телом схожее, топтала в снегу весеннем, превращенном в грязь.
Со вкусом били. С выдумкою. Сочно. Я видел, как сноровисто и точно лежачему под самый-самый дых, извожены в грязи, в навозной жиже, всё добавляли чьи-то сапожищи, с засаленными ушками на них.
Их обладатель - парень с честной мордой и честностью своею страшно гордый все бил да приговаривал: "Шалишь!..." Бил с правотой уверенной, весомой, и, взмокший, раскрасневшийся, веселый, он крикнул мне: "Добавь и ты, малыш!"
Не помню, сколько их, галдевших, било. Быть может, сто, быть может, больше было, но я, мальчишка, плакал от стыда. И если сотня, воя оголтело, кого-то бьет,- пусть даже и за дело! сто первым я не буду никогда! Евгений Евтушенко. Идут белые снеги. Москва, "Художественная Литература", 1969.
* * * Идут белые снеги, как по нитке скользя... Жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно, растворяясь вдали, словно белые снеги, идут в небо с земли.
Идут белые снеги... И я тоже уйду. Не печалюсь о смерти и бессмертья не жду.
я не верую в чудо, я не снег, не звезда, и я больше не буду никогда, никогда.
И я думаю, грешный, ну, а кем же я был, что я в жизни поспешной больше жизни любил?
А любил я Россию всею кровью, хребтом ее реки в разливе и когда подо льдом,
дух ее пятистенок, дух ее сосняков, ее Пушкина, Стеньку и ее стариков.
Если было несладко, я не шибко тужил. Пусть я прожил нескладно, для России я жил.
И надеждою маюсь, (полный тайных тревог) что хоть малую малость я России помог.
Пусть она позабудет, про меня без труда, только пусть она будет, навсегда, навсегда.
Идут белые снеги, как во все времена, как при Пушкине, Стеньке и как после меня,
Идут снеги большие, аж до боли светлы, и мои, и чужие заметая следы.
Быть бессмертным не в силе, но надежда моя: если будет Россия, значит, буду и я. 1965 Евгений Евтушенко. Идут белые снеги. Москва, "Художественная Литература", 1969.
* * * Я шатаюсь в толкучке столичной над веселой апрельской водой, возмутительно нелогичный, непростительно молодой.
Занимаю трамваи с бою, увлеченно кому-то лгу, и бегу я сам за собою, и догнать себя не могу.
Удивляюсь баржам бокастым, самолетам, стихам своим... Наделили меня богатством, Не сказали, что делать с ним. 19 1000 54 Евгений Евтушенко. Идут белые снеги. Москва, "Художественная Литература", 1969.
КОГДА УБИЛИ ЛОРКУ Когда убили Лорку,а ведь его убили!жандарм дразнил молодку, красуясь на кобыле.
Когда убили Лорку,а ведь его убили!сограждане ни ложку, ни миску не забыли.
Поубиваясь малость, Кармен в наряде модном с живыми обнималась ведь спать не ляжешь с мертвым.
Знакомая гадалка слонялась по халупам. Ей Лорку было жалко, но не гадают трупам.
Жизнь оставалась жизнью и запивохи рожа, и свиньи в желтой жиже, и за корсажем роза.
Остались юность, старость, и нищие, и лорды. На свете все осталось лишь не осталось Лорки.
И только в пыльной лавке стояли, словно роты, не веря смерти Лорки игрушки-донкихоты.
Пусть царят невежды и лживые гадалки, а ты живи надеждой, игрушечный гидальго!
Средь сувенирной швали они, вздымая горько смешные крошки-шпаги, кричали: "Где ты, Лорка?
Тебя ни вяз, ни ива не скинули со счетов. Ведь ты бессмертен,- ибо из нас, из донкихотов!"
И пели травы ломко, и журавли трубили, что не убили Лорку, когда его убили. Евгений Евтушенко. Идут белые снеги. Москва, "Художественная Литература", 1969.
* * * Я сибирской породы. Ел я хлеб с черемшой и мальчишкой паромы тянул, как большой. Раздавалась команда. Шел паром по Оке. От стального каната были руки в огне. Мускулистый, лобастый, я заклепки клепал, и глубокой лопатой, как велели, копал. На меня не кричали, не плели ерунду, а топор мне вручали, приучали к труду. А уж если и били за плохие дрова потому, что любили и желали добра. До десятого пота гнулся я под кулем. Я косою работал, колуном и кайлой. Не боюсь я обиды, не боюсь я тоски. Мои руки обиты и сильны, как тиски. Все на свете я смею. Усмехаюсь врагу, потому что умею, потому что могу. Вечер лирики. Москва, "Искусство", 1965.
* * * Паровозный гудок, журавлиные трубы, и зубов холодок сквозь раскрытые губы.
До свиданья, прости, отпусти, не неволь же! Разойдутся пути и не встретятся больше.
По дорогам весны поезда будут мчаться, и не руки, а сны будут ночью встречаться.
Опустевший вокзал над сумятицей судеб... Тот, кто горя не знал, о любви пусть не судит. 1951 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
* * * Л. Мартынову
Окно выходит в белые деревья. Профессор долго смотрит на деревья. Он очень долго смотрит на деревья и очень долго мел крошит в руке. Ведь это просто правила деленья! А он забыл их правила деленья! Забыл подумать правила деленья! Ошибка! Да!