Стихи
Шрифт:
Пора, пора вглодаться и вглядеться в заждавшуюся жизнь. Все ждет с утра. Пора вставать... С тобой рассталось детство. Пора вставать... Быть молодым пора... 1950 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
ПЕВИЦА Маленький занавес поднят. В зале движенье и шум. Ты выступаешь сегодня в кинотеатре "Форум".
Выглядишь раненой птицей, в перышках пули тая. Стать вестибюльной певицей это Победа твоя?
Здесь фронтовые песни слушают невсерьез. Самое страшное, если даже не будет слез.
Хочешь растрогать? Не пробуй... Здесь
Публика не понимает что ты поешь, почему, и заодно принимает музыку и ветчину.
А на экране фраки, сытых красоток страна, будто победа - враки, или не наша она.
Эти трофейные фильмы свергшиеся, как с небес, так же смотрели умильно дяденьки из СС.
Нас не освободили. Преподнесли урок. В этой войне победили ноги Марики Рокк. 1951 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
ОЖИДАНИЕ В прохладу волн загнав стада коров мычащих, сгибает стебли трав жара в застывших чащах.
Прогретая гора дымится пылью склонов. Коробится кора у накаленных кленов.
Изнемогли поля, овраги истомились, и солнцу тополя уже сдались на милость.
Но все-таки тверды, сильны и горделивы чего-то ждут сады, и ждут чего-то нивы.
Пусть влага с высоты еще не стала литься, но ждут ее сады, и ею бредят листья.
Пускай повсюду зной, и день томится в зное, но все живет грозой, и дышит все грозою. 1951 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
ВАГОН Стоял вагон, видавший виды, где шлаком выложен откос. До буферов травой обвитый, он до колена в насыпь врос. Он домом стал. В нем люди жили. Он долго был для них чужим. Потом привыкли. Печь сложили, чтоб в нем теплее было им. Потом - обойные разводы. Потом - герани на окне. Потом расставили комоды. Потом прикнопили к стене открытки с видами прибоев. Хотели сделать все, чтоб он в геранях их и в их обоях не вспоминал, что он - вагон. Но память к нам неумолима, и он не мог заснуть, когда в огнях, свистках и клочьях дыма летели
мимо
поезда. Дыханье и 1000 х его касалось. Совсем был рядом их маршрут. Они гудели, и казалось они с собой его берут. Но сколько он не тратил силы колес не мог поднять своих. Его земля за них схватила, и лебеда вцепилась в них. А были дни, когда сквозь чащи, сквозь ветер, песни и огни и он летел навстречу счастью, шатая голосом плетни. Теперь не ринуться куда-то. Теперь он с места не сойдет. И неподвижность - как расплата за молодой его полет. 1952 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
МОРЕ "Москва - Сухуми"
мчался через горы. Уже о море
были разговоры. Уже в купе соседнем практиканты оставили
и шахматы
и карты.
Курортники толпились в коридоре, смотрели в окна:
"Вскоре будет море!" Одни,
схватив товарищей за плечи, свои припоминали
с морем встречи. А для меня
в музеях и квартирах оно висело в рамках под стеклом. Его я видел только на картинах и только лишь по книгам знал о нем.
И вновь соседей трогал я рукою,
я упрям: "Скажите,- скоро?..
А оно - какое?" "Да погоди,
сейчас увидишь сам..." И вот - рывок,
и поезд - на просторе, и сразу в мире нету ничего: исчезло все вокруг
и только море, затихло все,
и только шум его... Вдруг вспомнил я:
со мною так же было. Да, это же вот чувство,
но сильней, когда любовь уже звала,
знобила, а я по книгам только знал о ней.
Любовь за невниманье упрекая, я приставал с расспросами к друзьям: "Скажите,- скоро?...
А она - какая?" "Да погоди,
еще узнаешь сам..."
И так же, как сейчас,
в минуты эти, когда от моря стало так сине, исчезло все
и лишь она на свете, затихло все
и лишь слова ее... 1952 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
* * * К добру ты или к худу, решает время пусть. Но лишь с тобой побуду, я хуже становлюсь. Ты мне звонишь нередко, но всякий раз в ответ, как я просил, соседка твердит, что дома нет. А ты меня тревожишь письмом любого дня. Ты пишешь, что не можешь ни часу без меня, что я какой-то странный, что нету больше сил, что Витька Силин пьяный твоей руки просил. Я полон весь то болью, то счастьем, то борьбой... Что делать мне с тобою? Что делать мне с собой?! Смотреть стараюсь трезво на все твои мечты. И как придумать средство, чтоб разлюбила ты? В костюме новом синем, что по заказу сшит, наверно, Витька Силин сейчас к тебе спешит. Он ревностен и стоек. В душе - любовный пыл. Он аспирант-историк и что-то там открыл. Среди весенних лужиц идет он через дождь, а ты его не любишь, а ты его не ждешь, а ты у Эрмитажа" стоишь, ко мне звоня, и знаешь - снова скажут, что дома нет меня. 1953 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
* * * Не разглядывать в лупу эту мелочь и ту, как по летнему лугу, я по жизни иду.
Настежь ворот рубашки, и в тревожных руках все недели
ромашки о семи лепестках.
Ветер сушит мне губы. Я к ромашкам жесток. Замирающе:
"Любит!"говорит лепесток.
Люди, слышите, люди, я счастливый какой! Но спокойно:
"Не любит", возражает другой. 1953 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
ТРЕТИЙ СНЕГ
С. Щипачеву
Смотрели в окна мы, где липы чернели в глубине двора. Вздыхали: снова снег не выпал, а ведь пора ему, пора.
И снег пошел, пошел под вечер. Он, покидая высоту, летел, куда подует ветер, и колебался на лету.
Он был пластинчатый и хрупки 1000 й и сам собою был смущен. Его мы нежно брали в руки и удивлялись: "Где же он?"
Он уверял нас: "Будет, знаю, и настоящий снег у вас. Вы не волнуйтесь - я растаю, не беспокойтесь - я сейчас..."
Был новый снег через неделю. Он не пошел - он повалил. Он забивал глаза метелью, шумел, кружил что было сил.
В своей решимости упрямой хотел добиться торжества, чтоб все решили: он тот самый, что не на день и не на два.