Казанский вокзал

Буйда Юрий Васильевич

Ты будешь счастлив двадцать лет,

Я слова не нарушу,

А ровно через двадцать лет

Отдашь свою ты душу!..

Синди и Барби зааплодировали.

Взял в руку финское перо

И кровью расписался...

И так же внезапно, как начал, мужик оборвал песню и схватился за голову:

– Вот гады! Ну гады же! Глянь, что там у меня?

Пицца презрительно скривилась.

– Ничего. Дурная башка только.

Барби протянула ему стакан:

– Поправь головку, лох.

Он не раздумывая проглотил содержимое стакана и уставился на костлявые коленки Барби.

– Я не лох.
– Встал - головой под потолок.
– Я русский человек. И исключительно православный!

– И как тебя такого уработали?
– задумчиво проговорила Синди.
– Ну, ладно, топай отсюда. Живой - и слава Богу.

Он посмотрел на нее своими маленькими бараньими глазами и вдруг по-детски улыбнулся. Достал из кармана бумажник, не глядя вынул купюру (единственную, оставленную ему Синди).

– Я угощаю, девушки.
– Развел руками: - Извини, сержант. Они меня от смерти спасли. Я правильно говорю? Я человек исключительно благодарный! За мой счет, девушки.

Женщины переглянулись.

– Ладно, сядь!
– велела Синди.
– У нас и без тебя есть что выпить. Тебя как звать, облом?

– Гордым именем Иван.
– Скинув пальто на кучу старого тряпья в углу, где Пицца хранила прокатные костыли, Иван сел рядом с Барби, которая сонно шевелила губами и кивала стакану.
– За кого пьем? За меня?

И засмеялся собственной шутке. Глаза его, однако, не смеялись.

– За Громобоя, - сказал Овсенька.
– Помер который.

– Хороший был человек, - с чувством проговорил Иван, наливая в стаканы и глядя на женщин блестящими глазками.
– Громо-бой! В самом деле Громобой?

Синди вяло махнула рукой:

– Да куда ему... Обыкновенный чокнутый. А как выпьет, совсем дурак дураком.
– Хрипло хохотнула.
– Все Бога ждал!

– Бога?

– Ну. Как найдет на него - шел на платформу и ждал поезда, на котором Бог приедет. Иисус Христос. Наплачешься с дураком... Стоит на платформе, весь как на иголках, прыгает на своем костылике, шею тянет - ждет. Христа- с поезда! Пассажир Христос! А поезд подойдет - начинал метаться, выглядывать, пассажиров за руки хватал: а вдруг этот... или тот? А может, кто видал его? Это Бога-то?
– Синди так похоже изображала ужимки Громобоя, что даже Алеша Силис заусмехался.
– Я ему говорю: дура пьяная, не ездят Христы на поездах. Да и как же ты его не узнаешь в толпе, если он вдруг и правда явится? Ведь Бог... А он мне: а как же его узнать? На нем погоны, что ли? Ведь он и тогда явился не в царской короне, а как все, и поначалу его никто не признал, и били, и казнили, а если б признали, разве отважились бы казнить?

Овсенька, подавшись вперед, замотал головой:

– Дурак он, девонька, Громобой твой, прости, Господи... Это не мы Бога, а нас Бог будет искать, и найдет обязательно. Как же мы его не узнаем, если он придет нас спасти? Узнаем, конечно. Он либо знак подаст, либо еще как...

Алеша Силис холодно посмотрел на старика:

– Интересный вы народ: все хотят за копейку спастись.
– В голосе его звучало незлое презрение.
– Да чтоб спастись, надо делать что-нибудь. А вы что делаете? Ты на метро с Мишуткой катаешься, эти блядуют да воруют... За это спасать?

– А по-твоему, как в магазине должно быть? Заплатил - получи товар? На хрена такой Бог?
– проворчала Пицца, которая несколько раз в году ходила в Елоховскую, после чего запиралась в вагончике и два-три дня кряду пила вчерную.

– Ну, хотя бы верить надо, - продолжал Алеша уже с раздражением.
– А кто верит? Ты, что ли? Или ты? Да ты даже не знаешь, кто такой Бог!

Пицца оскалилась:

– Кабы знала, то и не верила бы.

Иван поднял ручищи, призывая к спокойствию.

– Братцы, братцы, послушайте! Я много когда-то читал... сейчас, правда, бросил... но люблю про это поговорить... Я же исключительно русский человек! А когда русский человек про это говорит? На бегу, в пивнушке, по пьянке, впопыхах - милое дело! Только и это надоедает. Братцы! Конечно, спасемся. В говне по уши живем, бездельничаем - это правда, сержант тут в точку: недостойны. Но ведь были бы достойны - тогда кому Бог нужен? Достойным Бог не нужен, он нам нужен.
– Иван с грохотом опустил руки на стол.- Все равно спасемся, православные! Русь никогда ничего не делала, да по-настоящему, как в книгах, никогда и не верила, а - спасалась, и мы спасемся!..

– То другая Русь была, - возразил Алеша.

– А Русь всегда другая!
– Иван счастливо засмеялся.
– Одни про нее одно, другие - другое, а она все равно - третья! Все равно - другая! И насрать! Ура! Наливай!

Алеша со вздохом надел фуражку.

– Ладно, дед, пошли - пацану домой пора.

У выхода из подземного перехода стояла машина скорой помощи. Угрюмые усталые санитары молча и деловито упаковывали в полиэтиленовый мешок скрюченное нагое тело Громобоя. Чуть поодаль тлел костерок. Овсенька пнул дымящийся башмак - все, что осталось от нищего с честно отрубленной ногой, - и поспешил за Алешей и Мишуткой, которые уже скрылись под железнодорожным мостом.

В воняющем мочой и табаком вагоне народу было мало. Алеша дал мальчику шоколадку, и тот принялся ее бережно кусать, держа над раскрытой ладонью, чтобы крошки не пропадали.

– Кончал бы ты с этим, - сказал Алеша, когда электричка тронулась в сторону Курского вокзала.
– Таскаешь пацана с собой - зачем? Либо потеряется, либо потеряешь. А как он расскажет, где живет? Ведь он и писать не умеет...

Овсенька кивнул:

– Прав ты, конечно, Леша. А что же делать? Я бы в деревню с ним уехал, да ведь померла моя деревня, мне говорили, нету ее больше. Значит, тут доживать надо.
– Он со вздохом достал из кармана полупустую бутылку.
– Будешь? Давай, давай, сынок, у тебя ведь тоже душа есть, я знаю, Леша...

– Чего ты знаешь?
– Силис сердито поправил фуражку и, оглянувшись на дремлющих пассажиров, быстро глотнул из бутылки.
– Все, остальное ты сам, я в форме.

Овсенька выпил и спрятал бутылку в карман.

Грохнув дверью, в вагон ввалился продавец с лакированной книжкой в руке.

– Любовный роман для взрослых Эмануэль!
– скучно возгласил он.
– В твердом прошитом переплете... кто интересуется, может полистать, ознакомиться...

Овсенька встрепенулся, полез в карман за деньгами.